Страница 13 из 64
— Его проблемы, — буркнул в ответ «красная шапочка» и добавил: — Ты за них не волнуйся, учить не надо, все ученые. Не так собрал, перепейсил, не на ту дырочку чек застегнул, кобуры не надел, удила другие... Да мало ли что! Воробей перед носом взлетел! Сказали «не надо» — значит, «не надо».
— А если он откажется? — гнул свое Артем.
— Откажется? — в голосе тотошника послышалось большое сомнение насчет такого развития событий. — Ну так выплатит «мяснику» все потерянные деньги, да еще и штраф на него повесят.
Что будет, если наездник откажется платить, Артем даже спрашивать не стал.
Короче, деталей было в избытке, но сами по себе они сенсацией не являлись. Сенсацией они должны были стать в конце рассказа — но рассказчик до кульминации не дожил. И вот теперь я должен был мучительно размышлять, есть ли в моем распоряжении хоть какой-нибудь материал, годный в дело. На поверхности оставалось, пожалуй, одно: чем, кроме алкогольных паров, объясняется столь отчаянное поведение «красной шапочки»?
Как раз эту тему наш тотошник особо не педалировал. Но и не слишком скрывал причины. Долгие годы он сам был «мясником». Имел под собой конюшню или две, «ляпал» в свой черед заезды, делился с кем положено. Но пьянство, как водится, сыграло с ним обычную шутку. Утратил былую реакцию, притупилось чутье, и вдруг ощутил однажды, как в затылок ему жадно и горячо дышит кое-кто помоложе и пошустрее. Бросился было к заступникам, к тем, кому честно платил все эти годы, но понимания не встретил. «Все, — сказали ему, — отъездился. Тебя не надо».
Другой бы принял давным-давно придуманные правила игры, опустился бы ступенькой ниже, скажем, на подхват к другому «мяснику», имел бы свой кусок хлеба на старости лет. Но наш герой пошел другим путем. В сущности, если каждый день с утра принимать пару стаканов, можно самому себе казаться очень храбрым. «Красная шапочка» опрокидывал свои «фронтовые» и шел в атаку. Он шлялся по ипподрому и громогласно заявлял, что «всех посадит на жопу», причем, как я понимаю, называл своих супостатов поименно. И вот наконец пару дней назад кончилось тем, что тотошнику позвонили домой и сказали: если не захлопнешь пасть, тебе ее зашьют. Суровыми нитками.
Собственно, из всего сказанного было ясно, что перед Артемом сидел живой покойник. Только покойники могут быть такими смелыми — им терять нечего. Потому что, на мой взгляд, человек его профессии и образа жизни мог позвонить в редакцию с предложением разоблачений разве что в перерыве между приступами белой горячки.
Итак, итоги. Красномордый тотошник возглавил на ипподроме комитет народного контроля, его сперва пугнули, а когда он не унялся, убрали. С мужественным ресторанщиком произошла точно такая же история...
Стоп. Такая же, да не совсем. Когда Шиманскому пригрозили, он, в отличие от перманентно хмельного тотошника, тут же понял, что к чему, и поднял лапки: отправил детей, а сам позвонил в газету, от всего наотрез отказался и спрятался в Митине. Рассуждая хронологически, его убили только после моего визита в «Интертур» и двух моих встреч с Розой. До этого больше недели после публикации его не трогали. Не был опасен? Если да, то почему опять стал? Из-за встречи со мной? Возможно. Но ведь с ним уже беседовал Дранов, записал все на пленку. Не могли же они знать, что экономный Митенька запись стер... Ох!
Я вспомнил вдруг пренебрежительную обвислую морду генерального бульдога «Интертура», вспомнил издевательские ухмылки его холуев, их наглую уверенность в успехе судебного иска, и в этом пустом и темном деле мне вдруг забрезжил отдаленный свет. Был этот свет тусклым и безрадостным, как засиженная мухами лампочка в солдатском нужнике, но другого маяка не имелось. Похоже, в «Интертуре» знали, что в нашем распоряжении больше нет той кассеты с записью.
9
Гербалайф
Стрихнин явился утром, часов в девять, как на службу. После бессонной ночи я не был способен на слишком сильные эмоции, но все-таки вид его меня потряс. На нем были кремовый костюм от Версачи, лакированные туфли от Валентино, а также соответствующие рубашка и галстук.
— Где ты это все украл? — слабым голосом спросил я.
— Обижаешь, начальник, — довольно ухмыльнулся он, — не украл, а выиграл. Чудеса! Сел на кичу при социализме, откинулся при капитализме. А покуда я чалился, тут умные люди время даром не теряли — вся Москва как один большой катран. Плюнь — обязательно в казино попадешь!
С этими словами Стрихнин вывалил на стол здоровенную пачку денег — рубли, марки и доллары вперемежку, отделил из них две кучки поменьше, пояснив:
— Это я брал в долг, а это на харч и прочее.
— Мы что, ведем теперь общее хозяйство? — вяло поинтересовался я.
— И не мечтай! — отрезвил меня Стрихнин и добавил так, словно делал мне огромное одолжение: — Временное явление переходного периода, уже ищу себе персональный апартамент.
Потом он с хрустом зевнул во весь рот, сообщил, что всю ночь работал, как папа Карло, и теперь хочет вздремнуть, для чего просит освободить кухонный диван, а заодно и кухню. В другой раз это дитя социализма получило бы у меня достойную отповедь, но сейчас я не стал отвлекаться на борьбу с мелким коммунальным хамством. У меня появилась мысль, и я ее начал не только думать, но и претворять в жизнь.
Дом Мити Дранова похож на стадион. Он стоит на горке, круглым бастионом возвышаясь над окрестностями. Внутрь, в огромный двор, ведет с десяток исполинских арок. Типичный памятник эпохи позднего тоталитаризма, обломок так и не построенного образцового коммунистического города. Во дворе размером с футбольное поле строители светлого будущего планировали первоначально разбить сад, а в нем чтоб были всякие качели, турники, песочницы, грибки и прочие аксессуары счастливого детства грядущих поколений. Но жизнь, как любят писать в газетах, рассудила по-своему. Сейчас на этом месте пустырь, посреди которого свободно раскинулось нечто, при первом взгляде напоминающее лагерную зону: высокая решетка забора, сторожевые вышки по углам. Это автостоянка. В бывшем образцовом городе воруют так, что, как говорится, не до грибков. Где-то там, под постоянной охраной, укрытый отдельным металлическим навесом, живет своей элитарной жизнью и знаменитый драновский «мерседес».
Если кто-то по неведению задает вопрос, как скромный журналист стал обладателем такого чуда техники, Митенька рассказывает бородатый анекдот. Вызывают Рабиновича в КГБ. Спрашивают: откуда у вас деньги на новую «волгу»? Рабинович отвечает: у меня раньше были «жигули», я их продал, немножко добавил... А откуда, спрашивают, у вас деньги на «жигули»? Так ведь у меня раньше был «запорожец», я его продал, немножко добавил... А откуда деньги на «запорожец»? Знаете, говорит Рабинович, вообще-то это довольно давняя история. В тридцать втором году у меня был велосипед. Но за него я уже отсидел!
Роскошный драновский «мерседес» явился из пены наших дней примерно таким же образом. Давным-давно, еще во времена развитого социализма, Митя соорудил большой хвалебный очерк о начальнике городского торга, заработав таким способом право купить в специальном магазине слегка подержанный «мерседес» по весьма умеренной цене. С тех пор вылизывать его, кажется, главный смысл Митиного существования. Дранов лижет машину, как только что ощенившаяся сука своих щенят: уже и не надо больше, полный ажур, а он все лижет, лижет... На голом рефлексе. Так что все эти годы ему не составляло большого труда продавать старую модель, слегка добавлять, покупать новую. Да и времена меняются: в отличие от Рабиновича из анекдота, Митя за свое прошлое не испытывает не только гонений, но даже элементарных угрызений.
Подъезд был средней паршивости: получше, чем мой, но сильно хуже, чем у Аркатова. Я давно заметил, что так же, как собака со временем начинает походить на своего хозяина (или хозяин на собаку), так жильцы, едва вселившись, начинают загаживать парадное под средний уровень социального статуса проживающих здесь граждан. Чисто инстинктивно. В драновском подъезде кодовый замок был давно сломан, но стекла в дверях еще целы, лифт работал, хотя половина пластмассовых кнопок уже сожжена. На стенах кабины среди прочей живописи выделялось крупно намалеванное фломастером «FUCK». Поколения приходят и уходят, а пристрастие к односложным словам остается.