Страница 11 из 64
— Во время процесса или потом, когда он уже сидел? — уточнил я.
— Да всю дорогу, — буркнула огорченная этим воспоминанием Ангелина.
Выезжая из тихих арбатских переулков на грохочущую жаровню Садового кольца, я размышлял об Иване Федоровиче Аркатове и о том, что нравственные идеалы легче формулировать, чем по ним жить.
Квартира, которую купил Шиманский, находилась в Митине, действительно новом районе уже за Кольцевой дорогой. По дороге туда я вспомнил предостережение, переданное мне губастой секретаршей, и решил уважить просьбу, так сказать, клиента. На Волоколамском шоссе я несколько раз ускорялся, иногда, рискуя попасться на глаза гаишнику, даже выскакивал на встречную полосу, потом уходил вправо, медленно тянулся вместе со всеми за какими-то автобусами и снова разгонялся. Все это время я не упускал из виду зеркало заднего обзора, но не заметил, чтобы кто-то повторял за мной мои маневры. В конце концов мне это надоело, я плюнул и, обругав себя вместе с Шиманским за дурацкую мнительность, поехал, как все люди.
Было уже около шести, когда мелькнул указатель поворота на Митино, а вскоре я добрался и до нужного мне переулка с красивым названием — Ангелов. Свежие многоэтажные небоскребы росли здесь прямо из земли: асфальт, газоны и прочие не относящиеся к числу жизненно важных мелочи, как водится, откладывались строителями на потом, вероятно, для того, чтобы жизнь не казалась новоселам слишком уж сладкой. Безрезультатно покрутившись среди гор песка, канав и пирамид из бетонных плит, я так и не сумел подъехать к нужному мне дому, нашел более или менее ровное местечко, поставил на нем машину и отправился дальше исследовать местную топографию уже пешим порядком.
Подъезд дома, где обосновался Шиманский, приятно радовал девственной чистотой: в нем еще не успела появиться привычная настенная живопись. Зато в лифте на дверцах жирным черным фломастером было выведено следующее обращение: «Друг! Сосед! Прохожий! Если тебе нужна лампочка, не вывинчивай ее тут! Зайди в 170-ю квартиру, я тебе дам». Оставалось неизвестным, насколько часто жильцу из сто семидесятой приходилось раздавать лампочки, но в лифте свет был.
Апартаменты ресторанщика располагались на пятнадцатом этаже. Я позвонил в обитую бордельно-розовым кожзаменителем дверь и стал ждать. Прошла минута, затем другая. Не дождавшись ответа, я еще раз нажал на звонок. Никого.
Соседняя квартира была распахнута настежь. Очевидно, там шел ремонт: в прихожей стояли ведра с раствором и заляпанные краской строительные козлы, а в глубине, заглушая все вокруг, назойливо визжала электропила. Решив, что это она мешает услышать звонок, я еще раз настойчиво надавил на кнопку, одновременно прильнув ухом к двери, и на этот раз мне показалось, что я слышу признаки жизни: как будто какие-то голоса, смех и даже музыку. Первая досадливая мысль была — начать колотить по розовому кожзаменителю ногой. Но потом я решил подойти к проблеме с другой стороны. В буквальном смысле.
Осторожно, чтобы не запачкаться о козлы, я перешагнул ведра и через коридор соседней квартиры попал сначала в комнату, а из нее на лоджию. Оттуда открывался потрясающий вид на все окрестности, но мне было не до видов. Мое предположение оправдалось: лоджии были фактически смежными, их разделяла лишь тонкая перегородка от пола до потолка. Перегнувшись через перила, я попытался заглянуть к Шиманскому, но увидеть что-либо без риска навернуться с пятидесятиметровой высоты мне не удалось. Зато удалось услышать. В квартире разговаривали, причем довольно громко, двое или трое: различался по крайней мере один низкий мужской и один пронзительный женский голос. Тогда, сложив ладони рупором, я крикнул: «Артур Николаевич! Ау!», но ответа не дождался. Зато, прислушавшись, стал различать отдельные слова и даже целые фразы. Складываясь вместе, они наводили на мысль, что за стенкой имеет место скандал.
Вот что-то глухо пробубнил мужчина, а женщина закричала, почти завизжала:
— Нет, нет, только не это!
Снова угрожающе прокаркал мужской голос, а женщина отчаянно зарыдала. До меня донеслись звуки звонких оплеух, и сразу вслед за ними грохнули подряд два выстрела.
В общем-то плохо отдавая себе отчет в своих действиях, я в мгновение ока перемахнул через перила, сделал по карнизу два шага над пропастью и перевалился на лоджию к Шиманскому. Много позже, в спокойной обстановке проводя разбор полетов, я вынужден был признать, что действовал так, как нельзя было действовать ни в коем случае. Одна только мысль о безумной вольтижировке на высоте пятнадцатого этажа еще долго потом вызывала у меня дрожь и неприятную ватность в коленках. Не говоря уж о том, что нормальный человек, если он без бронежилета, услышав выстрелы, должен бежать не к ним, а от них. Но я сделал то, что сделал, и поскольку путь отступления лежал опять через те же перила, мне не оставалось ничего иного, кроме движения вперед. Я двинул. И обнаружил себя стоящим с бешено бьющимся сердцем в абсолютно безлюдной комнате. Из мебели здесь имелась лишь огромная белая с золотом псевдоампирная койка на две персоны, а напротив нее тумба с телевизором. Именно из него и неслись все эти безумные крики и выстрелы, в данный момент сменившиеся звуками погони с визгом покрышек и полицейскими сиренами. Дурак дураком, ваш покорный слуга оторопело постоял чуть-чуть посреди чужой спальни, в которую проник столь экзотическим способом, и, решив, что теперь больше терять нечего, отправился на поиски хозяина.
Нашел я его в ванной. То есть, я резонно предположил, что он именно там, во-первых, поскольку больше нигде в квартире его не было, а во-вторых, потому что оттуда были слышны звуки льющейся воды и еще какие-то, похожие на рокот стиральной машины. Неожиданная этическая проблема заставила меня остановиться посреди коридора, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Мало того, что я влез в дом не как положено приличным людям, практически в окно. Так теперь еще врываться к голому человеку? Пойдя по пути компромисса, я решил для начала обнаружить себя голосом и позвал:
— Артур Николаевич!
Нет ответа.
— Ар-тур Ни-ко-ла-е-вич!
Ответа нет.
Тогда, удивившись и обеспокоившись, я тронул одним пальцем дверь ванной, и она легко отворилась. Объединенный по последней моде санузел заливали пронзительно-ярким светом галогенные лампы на зеркальном потолке, в котором, сверкая, отражались тусклый хром, голубеющий кафель и белоснежный фаянс. Весь противоположный от двери угол занимала огромная гидромассажная ванна, так называемая джакузи. В ванне, полной воды и розовой мыльной пены, плескался человек. Агрегат мерно работал, выбрасывая мощные водяные струи из многочисленных отверстий, и тело купальщика неторопливо поворачивалось под их воздействием туда и сюда. Его голова то пропадала под водой, то снова выныривала, и тогда можно было разглядеть, что горло у него перерезано от уха до уха. Не было никаких сомнений, что человек мертв. С трудом превозмогая себя, я сделал пару шагов вперед и заглянул ему в лицо. Это был Шиманский. Я вдруг понял, что бурлящая передо мной пена розова от крови, инстинктивно отвел глаза, наткнулся на ту же картину в потолочном зеркале и еле успел подскочить к унитазу. Меня вывернуло. Стараясь не глядеть больше в сторону трупа, я спустил воду и опрометью выскочил сначала из ванной, а потом из квартиры.
Слава Богу, на лестнице мне никто не встретился. Прежде чем выйти из подъезда, я осторожно высунулся наружу, чтобы оглядеться по сторонам. Улица, если, конечно, стоило считать улицей эту сильно пересеченную местность, тоже, на мое счастье, была пустынна, но я прошмыгнул по ней стремительно, как заяц, даже, кажется, уши прижав. Отыскав свою машину, я, аки тать, подкрался к ней, плюхнулся, стуча зубами, за руль и, отъезжая, увидел в зеркале свое зверски перекошенное лицо.
Только отмахав по трассе километров десять, мне большим усилием воли удалось заставить себя остановиться возле автомата и позвонить по 02. Когда меня соединили с отделением, я дал им адрес и сказал: