Дрянь

Психиатр махнул рукой безнадежно и вдруг перешел на официальный тон:

— Должен предупредить: если больная начнет нарушать режим, мы будем вынуждены ее выписать. Сообщим в районный наркологический диспансер, там вместе с милицией будут решать вопрос о ее принудительном лечении. Впрочем, это тоже в один день не делается. Вам все ясно?

Мукасей молчал. Доктор, не глядя больше на него, постоял еще немного, с постным выражением на лице кивнул пару раз каким-то своим мыслям. Обычный родственник обычной больной. Всегда одно и то же. Потом он демонстративно посмотрел на часы:

— Извините, у меня обход, — и зацокал прочь каблуками по кафельному полу.

Мукасей долго тыркался в полутемном коридоре среди дверей с надписями: «Бухгалтерия», «Паспортный стол», «Техник-смотритель». Наконец ему навстречу попалась женщина с электрическим самоваром в руках, и он спросил:

— Где тут у вас участковый помещается?

— Направо, направо, потом налево и вверх по лестнице, — тетка с самоваром растаяла в лабиринте.

В большой комнате, где Мукасей нашел участкового, был, вероятно, жэковский красный уголок, по стенам висели плакаты и графики. А сейчас здесь, отодвинув к стенам стулья, занималась секция карате: с потолка свисали на крюках «мешок» и «груша», человек шесть в белых кимоно тренировались кто друг с другом, кто на снарядах.

Участковый, крепкий мужик лет тридцати, сидел за столом в углу и, только что оторвавшись от лежащей перед ним писанины, устало тер лицо руками.

— Ну где она теперь? — спрашивал он, словно скучную повинность отбывал.

— В больнице.

— Давно пора было, — одобрил участковый. — Так чего ты от меня-то теперь хочешь?

Мукасей набычился. Сказал, глядя участковому в лицо:

— Хочу спросить: вы куда смотрели?

Участковый понимающе кивнул, недобро усмехнулся.

— Вона что... Мы с претензиями. А знаешь ты, что у нас по закону употребление наркотиков не преступление? — Он помолчал, сдерживаясь, и сказал: — Значит, так. Был сигнал. От соседей. Я зашел к ней, поговорили. Предупредил: если будет продолжать, отправлю на принудлечение. А попадется с наркотиками, посажу. Она потом вообще полгода в квартире не появлялась. Есть еще вопросы?

Мукасей выложил на стол записную книжку.

— Вот, это ее... Тут все дружки.

Участковый небрежно перелистал странички и кинул книжку обратно Мукасею.

— Ну. Дальше что? Я чего, должен по всем ее знакомым ходить, спрашивать: вы, случаем, не наркоман будете? Уговаривать: не ходите, дети, в Африку гулять! Нет у меня других дел... Интересные вы все люди! — продолжал он, не скрывая издевки. — Когда уже поздно, поезд ушел, бежите в милицию: ах, у меня сынок алкоголик, ах, сестричка наркоманка! А сами-то, сами куда смотрели?

Мукасей спрятал записную книжку в карман, встал, сказал угрюмо:

— Меня здесь не было.

— Его здесь не было, — иронически поднял брови участковый. — А кто тебя неволил там столько лет торчать? — Он выдержал паузу, словно раздумывая, говорить — не говорить, и сказал: — Денежки зарабатывал, валюту?

Мукасей взорвался: мгновенно. Перегнулся через стол, схватил участкового за ворот, так что ткань затрещала.

— Пусти, дурак, срок получишь! — хрипел тот. Сзади на Мукасея навалились каратисты, оттаскивали его за руки. Наконец оттащили.

— Гоните его вон! — крикнул участковый, растирая горло.

Мукасей упирался, вырывался.

— Гад! Сволочь! — орал он. — Я должен был тут сидеть, да? Да? Я?

Его наконец выволокли через порог, он уцепился за косяк, дверь захлопнули, больно ударив по пальцам.

— А-а! — взревел он и плечом вышиб эту дверь вместе с замком.

Кто-то в белом метнулся ему навстречу, Мукасей ушел от удара, сам ударил, откинул в сторону второго, перехватил ногу третьего... Участковый, стоя в углу, что-то кричал, но у Мукасея как будто заложило уши. Он рванул на себя кожаную «грушу» — крюк вылетел, посыпалась известка и пошел молотить этой «грушей» направо и налево, разметал всех по сторонам, хрястнул по столу, зацепил шкаф, из-за которого выпал вдруг полинялый лозунг «Превратим Москву в об...», а сверху, звеня стеклами, посыпались портреты: Брежнев, Черненко, еще кто-то... И только тогда он остановился, тяжело дыша, чувствуя, как градом льется по лицу пот. Бросив «грушу», медленно вышел из комнаты.

— Да, нездорово...

Глазков обтачивал напильником зажатую в тиски деталь, а Мукасей с понурым видом сидел на верстаке, ощупывая пальцами ссадину на скуле.

— Ночуй тут, я раскладушку принесу. Домой тебе лучше не соваться, могут повязать.

Мукасей тяжко вздохнул и соскочил на пол.

— У них не залежится...

Скорый поезд с надписью на вагонах «Ташкент-Москва» только что остановился на московском перроне. Немного в стороне от общей толпы встречающих держался высокий крупный мужчина (по которому в день приезда мельком скользнул взгляд Мукасея) с фигурой бывшего спортсмена, даже точнее — боксера, на что намекал его слегка искривленный и приплюснутый нос. Как и тогда, он не суетился, никого не высматривал, а просто смотрел на дверь спального вагона.

На пороге показался элегантный молодой блондин в модной мешковатой куртке со множеством карманов, в спортивного покроя брюках и в спортивных туфлях. Прежде чем он шагнул на перрон, они с бывшим боксером встретились взглядами, причем молодой чуть заметно кивнул: дескать, все в порядке. В руке у него был тяжелый на вид чемодан, через плечо висела довольно плотно набитая спортивная сумка. Угадав в нем клиента, подскочил носильщик, но был немедленно отодвинут могучим плечом спортсмена, шагнувшего сквозь толпу. Чемодан из рук блондина быстренько перешел к спортсмену, и оба, не перекинувшись даже словом, зашагали к выходу в город.

На стоянке спортсмен открыл багажник серой «волги», они аккуратно уложили туда чемодан и сумку. Спортсмен кинул блондину ключи, тот ловко поймал их на лету, уселся за руль, боксер рядом, машина тронулась с места.

«Волга» миновала пост на Кольцевой, вырвалась за город. Промелькнули названия подмосковных поселков. Машина свернула на боковую дорожку, прошуршала протекторами по совсем узкому проулку и остановилась перед высокими глухими воротами. Блондин коротко гуднул, мелькнуло в щели забора чье-то лицо, ворота, повинуясь электромотору, с неприятным скрипом отъехали в сторону. «Волга» проехала по участку и остановилась возле добротного загородного дома.

Блондин вылез на травку, потянулся, разминая плечи, а потом собственноручно вынул из багажника чемодан и сумку, поднялся с ними на крыльцо. А спортсмен не спеша двинулся по дорожке вокруг дома, туда, где в летней беседке за деревьями ярко пестрели женские платья, откуда доносились смех, громкие голоса.

Блондин прошел в комнату, обставленную старинным гарнитуром карельской березы, положил чемодан на диван, сумку поставил рядом. С наслаждением стянул куртку. Распустил ремешки и отстегнул укрытую под мышкой кобуру с пистолетом, кинул его на кресло, прикрыл сверху курткой.

— Привет, привет, — дверь отворилась, и в комнату вошел пожилой подтянутый мужчина, седой, загорелый, в светлом летнем костюме. — Как съездил?

— Нормально, Виктор Михалыч. — Блондин стоял, почти вытянув руки по швам, слегка наклонив голову, и, только когда ему походя протянули ладонь для рукопожатия, торопливо ответил.

Виктор Михайлович уселся в кресло, закинул ногу на ногу:

— Показывай.

Блондин щелкнул замками, откинул крышку чемодана. Под парой рубашек ровными рядами лежали целлофановые пакеты, туго набитые желтовато-коричневым крошевом.

— Кокнар, — сказал блондин, извлекая один из пакетов и кладя его аккуратно на стол. — Двенадцать кило, больше не влезло.

Он расстегнул «молнию» на сумке, достал осторожно небольшую коробку типа тех, в которых продают в кулинарии пирожные. Развязал веревочку. В коробке лежали баночки из-под вазелина — штук тридцать.