Тайный советник вождя

Вместе со своими помощниками генерал-лейтенант Рясной «профильтровал» все бумаги, вывезенные на Лубянку после смерти Иосифа Виссарионовича из его кремлевской квартиры, из кабинета и с кунцевской дачи. Там имелись документы, представлявшие интерес для истории: рукописи, черновики речей, постановлений, указов и приказов, наброски планов. Были письма. Вырезки из газет и журналов. Книги с пометками на полях. Нужный материал для исследователей, но совсем не то, что требовалось Хрущеву. Эти бумаги после отработки были переданы в ЦК партии, в ведомство Суслова.

Производился опрос обслуги, охранников: кто что видел, знает или предполагает? При этом никто не смог назвать даже дату, когда был вывезен из Кремля бскауриевский сейф. И уж тем более — кто его увез и куда.

Вспомнили о том, что из официальных лиц первым после смерти Сталина в одиночку побывал на Ближней даче Дмитрий Тимофеевич Шепилов. Составил там, в частности, опись имущества Иосифа Виссарионовича. Хрущев побеседовал с Шепиловым без свидетелей, но эта беседа не удовлетворила Никиту Сергеевича, если и рассеяла его предположения, то не все. Надо сказать, что Хрущев, в общем-то разбиравшийся в людях, относился к Дмитрию Тимофеевичу весьма уважительно, ценил его ум, образованность, организаторские способности, искреннюю веру в коммунистическое будущее человечества. Однако после упомянутого разговора с Дмитрием Тимофеевичем заметно охладел к нему, отодвинул подальше, а в конечном счете приписал к антипартийной якобы группе. И не просто включил в ее состав наряду с Молотовым, Кагановичем, Маленковым, Булганиным и Ворошиловым, но с насмешливо-уничижительной формулировкой: "и примкнувший к ним Шепилов". Вот и вошел в историю Дмитрий Тимофеевич не по своим заслугам, а только как человек "с самой длинной фамилией". Умел мстить Никита Сергеевич.

Мысль о пухлом досье, в котором собраны сведения не столько о достижениях Хрущева, сколько о порочащих его или сомнительных фактах, вызывала, вероятно, боль в большой бритой голове Никиты Сергеевича. Он ощущал, улавливал тягостное притяжение злополучной для него папки, она действовала как слабый, но постоянный магнит, дающий возможность стрелке прибора указывать лишь общее направление поиска, но не точное место. Не случайно же обзавелся Хрущев дачей в том прекрасном районе, где Истра впадает в Москву-реку. Проводил там много времени, построил большую плотину с проездом для машин, которая не только подняла уровень воды, но и соединила берега Москвы-реки, открыв прямой путь Никите Сергеевичу к Жуковке, Усову, Калчуге, к Знаменскому, к лесному массиву, укрывавшему дачу его сподвижницы Екатерины Фурцевой, обиталища еще ряда деятелей сталинского и хрущевского периодов. "Мы с тобой два берега у одной реки", — напевал Никита Сергеевич, прогуливаясь по этим местам. Тянул магнит.

Мне, между тем, стало известно, что люди Рясного с миноискателями и металлическими щупами обследуют территорию Ближней и Дальней дач, даже за оградами той и другой. Я в общем понял главную ошибку Рясного: он шел сложным путем, считая, что такую ценность, как бекауриевский сейф, упрячут очень хитро. Подобным образом поступил бы он сам. Не дорос генерал до понимания того, что самая большая сложность — в простоте. Только прийти к простому решению очень трудно. Шкатулка баснописца Крылова тому пример.

Читатель вправе поинтересоваться, как это я, устранившийся от дел, мог все же знать почти каждый поступок Рясного в его поисках сталинского архива. Ну, раскрывать все способы не буду, напомню лишь, что в разных звеньях партийно-государственного аппарата продолжали работать мои давние знакомые-единомышленники, а также их родственники, их друзья-приятели. Не обязательно называть фамилии. А вот один источник, сугубо личный, раскрыть могу. Из своих детей Василий Степанович Рясной особенно любил дочь, если не ошибаюсь, младшую — она была на несколько лет моложе моей. Для Рясного — и радость, и слабость его. Наши девочки познакомились в спортзале, выступали за одно спортивное общество и не то чтобы дружили, но довольно часто встречались в одной компании. Собирались молодые люди чаще всего у Рясного в Серебряном бору — не хотел генерал отпускать свою любимицу далеко от дома. И вот именно от нее моя дочь услышала, что отец, то есть Рясной, разыскивает какого-то бывшего царского офицера, рассчитывая узнать от него нечто весьма важное. Это насторожило меня: очень густую сеть забросил Рясной, она могла причинить серьезные неприятности.

Недели через две, в самый разгар лета, моя дочь, смекавшая что к чему, сказала: завтра их компания едет в село Знаменское купаться и загорать. Не на паровике от Белорусского вокзала до Усова, а в автомашине, в небольшом автобусе. Отвезет туда сам Василий Степанович. Пока молодежь будет отдыхать, навестит там одного человека. Вероятно, того самого, которого искал… Да уж, не повез бы генерал Рясной компанию в Знаменское, не имея для этого веских причин. Насчет купания и загорания — версия для простаков: чем плох пляж возле дома в Серебряном бору, где и водный простор обширен, и вид красивый, и воздух напоен запахом хвои. Какой смысл от таких щедрот сорок верст киселя хлебать, менять шило на мыло? А вот прикрытие — выезд молодежи на отдых в выходной день — это придумано хорошо. Ходи по селу, смотри, разговаривай: в любой дом можно завернуть, хотя бы водицы напиться.

Кого же зацепил своей сетью Рясной? В самом центре села, наискосок от церкви, обосновался в небольшом, не лишенном скромного изящества доме пожилой человек, военный инженер царской армии, а затем офицер армии советской — В. Гудков. Вышедши в отставку в звании полковника, он получил земельный участок, который использовал для себя лишь частично, обустроив дом, взрастив сад, посадив вдоль забора кусты и деревья. А правее дома по своим чертежам и в основном на свои средства Гудков возвел гранитный обелиск в честь жителей Знаменского, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Не просто обелиск, а нечто вроде часовни с небольшим помещением внутри. На стеле начертаны фамилии погибших, в часовенке висят их фотографии. Много. Почти семьдесят. Сюда приходят родственники помянуть усопших, помолиться за них. Возле обелиска торжественно принимают в пионеры детей не только из ближних школ, но и со всего Одинцовского района. Местные молодожены начинают отсюда свой общий путь в будущее, испросив благословение отцов, дедов, прадедов, отдавших жизни свои за Отчизну.

Добропорядочный человек этот полковник Гудков, хотя внешне слишком уж строг, суховат, замкнут. А то, что Рясной вышел на него в своих поисках, ничего хорошего старому офицеру не сулило. Да и дальше ниточки могли потянуться. Значит, пришло время вмешаться, напомнить, что любой руководящий деятель живет не в вакууме, что тех, кто слишком зарвался, можно и нужно осаживать. Короче говоря, на столе Хрущева оказался запечатанный пакет, адресованный лично Никите Сергеевичу. А в пакете несколько документов, способных освежить его память. Это-две выдержки из двух выступлений Хрущева, опубликованных в газете «Известия» 31 января и 17 марта 1937 года: Никита Сергеевич обильно подливал керосин в разгоравшееся пламя репрессий.

Первая цитата — клятва в преданности вождю, превознесение его до небес и даже выше. "Подымая руку против тов. Сталина, они (участники троцкистского блока Пятаков, Радек, Сокольников и другие. — Н. Л.) подымали ее против учения Маркса — Энгельса — Ленина! Подымая руку против тов. Сталина, они подымали ее против всего лучшего, что имеет человечество, потому что Сталин — это надежда, это чаяния, это маяк всего передового и прогрессивного человечества. Сталин — это наше знамя! Сталин — это наша воля! Сталин — это наша победа!"

Нижеследующая выдержка свидетельствует о том, с каким тщанием и энтузиазмом первый секретарь Московской партийной организации Хрущев стремился к тому, чтобы в столице не притупилась до предела отточенная бдительность, чтобы не иссяк поток арестантов, заполнявших тюремные камеры.

"Некоторые директора и даже наркомы неправильно думают, что у них не было и нет вредительства. Такими настроениями, в частности, заражены руководители наркомата легкой промышленности. Сидит иногда человек, копошатся вокруг него враги, а он не замечает и пыжится: у меня, мол, в аппарате вредителей нет, чужаков нет. Это от глухоты, слепоты политической, от идиотской болезни — беспечности, а вовсе не от отсутствия врагов".