Тайный советник вождя

Лавина сорвалась. Остановить ее было уже невозможно. Первым, нервно и уголовно, отреагировал Израиль, чьи интересы, видимо, были затронуты больше других. 28 января еврейские молодчики подожгли магазин советской книги в Иерусалиме, и с этого же дня начался буквально пропагандистский шквал, направленный против нашей страны. В ход шла любая грязь, любая чудовищная клевета. Этот бум подхватила западная пресса и радио, особенно англо-американские. 9 февраля сионисты взорвали большую бомбу на территории посольства Советского Союза в Тель-Авиве. Тяжелое ранение получила жена нашего посланника К. В. Ершова и еще два человека. В этот же день Сталин дал указание прекратить дипломатические отношения с Израилем. В самом деле: какие могут быть отношения с государством, где причиняют ущерб гражданам нашей великой страны? Нанесение же по Тель-Авиву бомбового удара Иосиф Виссарионович счел пока мерой преждевременной, но возможной. Зарвавшихся надо учить.

Подчеркнуть хочу: не замкнуто, не келейно все это шло. Иосиф Виссарионович, как никогда, стремился к полной открытости. Потребовал, чтобы на середину марта, точнее, на 15 марта, был назначен гласный процесс по делу врачей-предателей. И, что особенно важно, процесс по так называемому "мингрельскому делу".

Нет Сталина. Кое-что связанное с ним теперь известно, опубликовано. А вот "мингрельское дело" — черная дыра для всех, в том числе, в какой-то степени, и для меня. Знаю, что вел его непосредственно министр госбезопасности Виктор Семенович Абакумов, беседуя по этому поводу только со Сталиным. О чем? О стремлении Берии к захвату власти. О разгуле Берии и его опричников, нарушающих законы и нравственные нормы. В том числе и о развращении женщин — фигурировала история с семьей подполковника Щирова. И главное — о связях Берии с английской разведкой, что подтверждалось показаниями сторонников Лаврентия Павловича — заговорщиков, арестованных в Грузии и Прибалтике. Словам тех, кто находится за решеткой, не всегда можно верить. Но суть в том, что на этот раз Сталин требовал абсолютной точности. В большой игре надо отсеивать все сомнительные аргументы, иначе они могут сыграть не «за», а даже «против».

Еще одна подробность, никогда не получавшая огласки, но, по-моему, существенно повлиявшая на ускорение и ужесточение событий. Иосифу Виссарионовичу стало известно, что в тюрьме перехвачена записка Виктора Семеновича Абакумова, адресованная Берии. Дока-надзиратель взять-то послание согласился, но передал его не в руки Лаврентия Павловича а, как положено, сообщил своему непосредственному начальнику и следователю по делу. Обезопасился.

Текст записки особого значения не имел, там было что-то насчет режима, указывались какие-то малопонятные намеки. Важен был сам факт связи Абакумова с Берией, и Сталин использовал этот факт в своих целях. Неожиданно вызвал к себе в кабинет министра госбезопасности Игнатьева, его заместителя Гоглидзе и, что могло показаться странным, — молодого следователя, который непосредственно «работал» по Абакумову. Этого человека лишь недавно перевели в органы из ЦК ВЛКСМ. Старательный, добросовестный, но опыта с гулькин нос. Фамилия у него «заячья» (по аналогии с «лошадиной» фамилией в рассказе Чехова), а посему, не тратя время на точное припоминание, будем называть его Зайцевым.

Думаю, что приставили этого следователя к матерому мастеру-чекисту не случайно, а по молчаливому согласию между Сталиным и Берией. Дело Виктора Семеновича продвигалось ни шатко, ни валко и никто не был заинтересован форсировать его. Берия осторожничал, опасаясь, что бывший начальник СМЕРШа, бывший министр госбезопасности может дать показания, весьма неприятные для него — Лаврентия Павловича. Сталин же, повелев держать в тюрьме, как заложника, бериевского "цепного пса" Кобулова, а с Абакумовым обращаться достойным образом, все еще сомневался в виновности Виктора Семеновича и не утратил намерения вновь воспользоваться услугами человека, который многие годы надежно работал на него. С учетом сказанного можно понять, почему следователь Зайцев, не испытывая давления сверху, не столько допрашивал Абакумова, сколько проводил время в обоюдополезных и даже приятных беседах. Виктор Семенович, сидевший в благоустроенной «маленковской» камере, пользуясь улучшенным питанием, имея халат и ночные тапочки, порой скучал в одиночестве: хотелось поговорить, узнать неказенные новости, поделиться воспоминаниями, даже повоспитывать молодого чекиста. Зайцев же, набираясь опыта, старался переиграть, «ущучить» ветерана, но Виктор Семенович легко уходил от острых вопросов, да еще подсказывал коллеге, какие у него просчеты, где можно было бы надавить на подследственного, где смягчить. Так и коротали они время. И вдруг — неожиданный вызов.

Сталин спросил, как продвигается следствие. Осторожный аппаратный чиновник Игнатьев, пытаясь уловить, куда дует ветер, ответил уклончиво. Работа, мол, ведется постоянно, однако подвижек мало. Абакумов не раскрывается, приходится кропотливо собирать факты, нащупывать его связи с иностранной разведкой, со всех сторон проверять его окружение. "Вы, значит, ищете по сторонам и внизу?" — уточнил Сталин. — "Так точно". — "Но если такие поиски не дают результата, значит, не туда смотрите. Вы посмотрите не вбок, не вниз, а вверх".

Министр Игнатьев вздрогнул. Лицо Гоглидзе залила бледность. Они, в отличие от Зайцева, сразу поняли суть сказанного. Игнатьев произнес растерянно: "Куда же вверх?.. Вверху только Бюро Президиума Центрального комитета". — "А разве в Бюро ЦК не такие же люди, как все? Они тоже могут ошибаться, их тоже надо проверять. Неприкосновенных у нас нет. Посмотрите на Берию, исследуйте его связи с Абакумовым. — И, не слыша ответа на свои ошеломляющие слова, добавил: — Мы всегда надеялись на Берию. Слишком надеялись. А он нашего доверия не оправдал. Поэтому выражаю ему политическое недоверие и хочу, чтобы вы трое, пока только трое и больше никто, знали об этом. Теперь вам понятно, в каком направлении надо работать?.. Записка Абакумова при вас?" — "Вот она", — показал Зайцев. "С нее и начинайте. Это прямое доказательство того, что Берия и Абакумов поддерживают связь. Вполне возможно, преступную связь. Вы, товарищ следователь, покрепче держитесь за эту нить и распутывайте клубок".

С того вечера, или, вернее с той ночи, спокойная жизнь Виктора Семеновича в "Матросской тишине" кончилась. Его отныне допрашивали двое: Зайцев и Гоглидзе. Выясняли, как, каким образом Абакумов и Берия действовали во вред Советскому государству, обманывая партию и самого товарища Сталина. Это был ход, очень выгодный Иосифу Виссарионовичу, если принять в расчет, что смекалистый Абакумов поймет отведенную ему роль, в очередной раз принесет пользу Сталину, хотя бы для того, чтобы смягчить свою участь. Показания, полученные от него, могли стать решающими при разоблачении и осуждении Берии.

Для меня в этой истории неясно вот что. Сталин мог бы вызвать одного Зайцева, или, скажем, Игнатьева и дать соответствующие указания. Зачем ему понадобилось высказывать свое политическое недоверие Берии сразу трем лицам? Знал ведь Иосиф Виссарионович, что Гоглидзе — верный человек Лаврентия Павловича, а Игнатьев — протеже, выдвиженец Маленкова, прикрывавший «тылы» оного. Хотел проверить, доложат ли тот и другой своим шефам? Тонкий психолог Сталин сразу понял бы это по косвенным признакам при первой же встрече с названными деятелями. Проверил бы благонадежность, личную преданность министра госбезопасности и его зама — кому они служат? Или совсем наоборот: хотел, чтобы его слова стали известны Берии и Маленкову, хотел обострить ситуацию, вызвать противников на резкие действия, дабы проявились их замыслы и возможности? Своего рода разведка боем, или "штыковая разведка", — как говаривал Иосиф Виссарионович до большой, до Отечественной войны.

Мероприятие состоялось, но в чью пользу — не знаю.

По-разному сложилась судьба тех, кого Сталин известил о своем недоверии к Лаврентию Павловичу. Во время похорон Иосифа Виссарионовича, когда Берия, вознесшийся к вершине власти, произносил свою речь с Мавзолея, у вчерашнего министра госбезопасности Игнатьева случился сердечный приступ, его увезли в больницу. Зато уверенно почувствовал себя Гоглидзе, обогретый другом Лаврентием. Но не надолго. Через несколько месяцев он будет арестован вслед за Берией и разделит его участь. А молодой следователь Зайцев, оказавшийся меж двух огней, был отстранен от дел, над ним нависла такая угрозы, что вынужден был, по совету старших товарищей, сменить место работы, забиться в какую-то щель. Понимая, что Берия и Гоглидзе не оставят его в покое, Зайцев написал несколько писем с изложением того, чему был свидетелем. На случай ареста. Одно из писем передал Михаилу Александровичу Шолохову, рассчитывая на его честность, смелость и авторитет. Если не сможет защитить, то хоть известно будет, почему пострадал человек. К счастью, за тот короткий срок, когда Берия был всевластен, ни он, ни Гоглидзе до Зайцева не добрались, — были заботы поважнее. Знаю, что потом Зайцев давал показания в Комиссии по расследованию деятельности Берии. А затем затерялся где-то на безмерных наших просторах.