Тайный советник вождя

И пришла вдруг мысль: за ночь скрытно снять всю артиллерию, рассыпанную вдоль линии фронта, собрать ее в одном месте и нанести внезапный, уничтожающий огневой удар по войскам белых, сосредоточившихся возле станции Садовая для завтрашнего наступления. Что мы и сделали — о подробностях я уже писал. Сражение мы выиграли, но, может быть, еще важнее было то, что именно тогда сложилось у Сталина представление о роли артиллерии в бою, о важности сосредоточения сил и средств на решающих участках борьбы, о необходимости быстрого маневрирования, — то есть многое из того, чем руководствовался он в дальнейшем в своей военной деятельности, особенно в годы Великой Отечественной…

Вот и теперь мне надо было бы отвлечься от событий в Берлине, но не получалось. И час, и другой, и третий сидел над бумагами, с тупым упорством занимаясь бесполезной работой: переносил с большой штабной карты на план-карту Берлина вражеские оборонительные сектора и помечал их, как было у немцев, латинскими литерами. Марал чистую, хрустящую, очень подробную план-карту германской столицы, припоминая дома, кварталы, где мне доводилось бывать: давно, еще до революции. Такие карты, а точнее все-таки планы, перед наступлением на город получили наши офицеры, разведчики и вообще все, кому они требовались — на всех хватило.

Как и любой кадровый военный, я неравнодушен к топографическим картам, с удовольствием читаю их, как читают увлекательно-познавательные книги. Сверяю с местностью. Есть такой полуанекдот. Сидят на завалинке старухи, смотрят на проходящих солдат. Командир спрыгнул с коня, раскрывает планшет. Старухи уже знают: "Гля, девки, карты достал, чичас дорогу спрашивать будет". Смеются — ерничают местные жители, а как командиру не сопоставить карту с действительностью?! Ведь и местность меняется, и карты дряхлеют, словно люди. Вчера была проселочная дорога, а нынче ее нет, был мост через речку, да его взорвали или ледоходом снесло. Лучше спросить. Я и сам, бывало, расспрашивал и стариков, и женщин, и ребятишек.

Каждое сражение, каждый бой начинаются с работы над картой. Без нее слеп генерал, слеп офицер, слеп штаб. Для меня все карты интересны и притягательны, но та, берлинская план-карта была особенно дорога. Отпечатанная в семь (!) красок на четырех стандартных листах, превосходный образец топографического и типографского искусства являла собою она! При масштабе 1:5000 специалистам удалось нанести на план все основные городские объекты: улицы и парки, реки и пруды, мосты и памятники, железнодорожные и трамвайные пути, вокзалы и станции метро, отдельные сооружения, способные служить ориентирами. Более двухсот объектов (заводы, казармы, военные училища, административные здания) были пронумерованы, список дан на полях плана. Под номерами 105 и 106 числились, соответственно, имперская канцелярия и рейхстаг. Сей подробный план во многом помог нашим войскам, штурмовавшим Берлин. А у меня план-карта вызывала особое чувство. И не только своею точностью, аккуратностью, красотой.

В самый разгар войны я, вернувшись с Северного Кавказа, подробно доложил Иосифу Виссарионовичу о результатах поездки. Упомянул в качестве курьеза о повышенном интересе немецких и румынских солдат к калмыкским женщинам, что вызывало раздражение местного населения, конфликты с оккупантами. Сталин тогда не воспринял юмора или не захотел воспринять, и сделал очень серьезные выводы: надо позаботиться о политико-просветительной работе в наших войсках, которые войдут на территорию Польши, Венгрии, других стран. Чтобы каждый наш солдат и офицер имел представление об истории, культуре, особенностях того государства, где окажется, знал основные правила поведения. Начальнику Главпура генералу Щербакову было поручено без промедления заняться этим вопросом. Повторяю, в самый разгар войны, когда бои шли под Харьковом, под Смоленском. Далеко смотрел Иосиф Виссарионович.

Осенью 1943 гола он вновь удивил меня даром предвиденья. "Николай Алексеевич, завтра в Ленинград вылетает товарищ Ворошилов. Составьте ему компанию. У него будет свое дело, у вас свое. Там сейчас готовят план Берлина. Посмотрите внимательно этот план вместе с товарищем Говоровым. Он с позиций командующего фронтом и завзятого артиллериста, а вы с позиции Генштаба. Поправьте картографов, если потребуется, помогите им".

Я не стал спрашивать, почему план-карту немецкой столицы разрабатывают в осажденном Ленинграде. Там находилась наша старейшая и лучшая топографическая воинская часть, сохранились лучшие специалисты, имелась хорошая техника. Я спросил о другом: хватит ли там необходимых материалов, справятся ли истощенные голодом люди со сложной, трудоемкой, физически тяжелой работой? Знал: кассеты, заряженные негативом на стекле, весом каждая от 40 до 50 килограммов, а ведь их требуется многократно передвигать, переставлять. Или печатники: им придется вручную вращать барабаны станков — это же нагрузка для сытых мускулистых спортсменов… Сталин ответил: "Мы говорили об этом с товарищем Ждановым, он заверил, что ленинградцы выполнят заказ в самом лучшем виде, что это для них высокая честь, что это поднимет настроение ленинградцев… А вы посмотрите, чем мы способны помочь". Такой вот был разговор, а бои в тот день шли еще на Днепре, возле Киева.

Вместе с Леонидом Александровичем Говоровым я пробыл в топографической воинской части с утра до вечера.

Для встречи был выстроен личный состав. Начальник топографической службы Ленинградского фронта полковник Сердобинцев представил нам офицеров, ведущих специалистов. В строю было много женщин. Сердце щемило при виде этих изможденных людей, но работали они действительно с радостью, с энтузиазмом. Скрупулезно исследовали, сопоставляли довоенные карты с аэрофотосъемками, сделанными нашими летчиками при бомбежке Берлина, туристические путеводители со сведениями, полученными от пленных, использовали фотографии, открытки с видами немецкой столицы, литературные источники. Титанический труд! Гасло электричество — работали при коптилках. Температура в помещении не превышала восьми градусов, коченевшие пальцы отогревали дыханием. За время создания плана Берлина на территории топографической воинской части и поблизости от нее разорвалось, как я узнал потом, почти сорок тяжелых снарядов. Немцы методично обстреливали нашу северную столицу, а в ней уже готовилась план-карта, руководствуясь которой, через полтора года пойдут по берлинским улицам наши войска.

Пожелания, высказанные Говоровым и мной, были учтены топографами. На следующий день нас принял в Смольном А. А. Жданов, которому мы намеревались изложить свои соображения: чем и как помочь создателям плана. После длительной беседы Жданов пригласил маршала Ворошилова, генерала Говорова (он тоже вскоре станет маршалом) и меня пообедать в столовой. При входе в оную каждому из нас симпатичная официантка вручила по мешочку, похожему на кисет, с небольшой, граммов в сто, порцией хлеба. Сели за стол с букетиком багряных листьев в вазе. На блюдцах — по зеленому соленому помидору, их давали в тот день вместо первого. Оказывается, партию бочек с этим подспорьем переправили через Ладогу и нынче включили в паек всем ленинградцам. Затем нам принесли пшенную кашу, примерно по четыре ложки с каплями масла в углублениях. И по стакану горячего сладкого компота… Мне, оголодать не успевшему за краткое пребывание в Питере, обед в горло не шел при мысли: а что едят сегодня в воинской части наши топографы и картографы? Там ведь не Смольный. Всего-то, может, на обед по соленому помидору и по кружке кипятка.

А еще размышлял я о каверзах Провидения, которое совместило, казалось бы, несовместимое, свело за дружеским столом в бывшей столице людей совершенно различных. Вот подвижной, бодренький, несмотря на возраст, хорохорящийся Ворошилов, один из зачинателей большевистской партии, один из создателей Красной Армии, ярый борец с прошлым, со всеми там дворянами, буржуями, капиталистами. Речи у него пламенно-зажигательные, а в сорок первом провалил дело, допустил немцев на окраину Питера, пришлось срочно заменять его Жуковым, а затем уж стабильно-надежный Говоров, превосходный артиллерист и фортификатор, превратил Ленинград в неприступную крепость… И ведь кто? Бывший колчаковский офицер, русский интеллигент, суховатый и принципиальный, никогда ни под кого не подстраивавшийся! Даже внешний облик свой сохранил, нося вертикальные усики, какие бытовали еще до революции. У всех у наших усы либо горизонтальные, как у Буденного, либо подковкой, как у Сталина и Жданова, а у Говорова — неизменная черная щеточка от носа до губ. Голос суховатый, говорит мало, короткими чеканными фразами… Кстати, не забыть бы поздравить его, совсем недавно он, прославленный командующий прославленного Ленинградского фронта, подал заявление о вступлении в Коммунистическую партию. Не без влияния Жданова, разумеется: они хорошо сработались в осажденном городе, глубоко уважали друг друга.