Страница 442 из 573
— Чем я могу помочь?
— С нами знамя. Мы задыхаемся. Вокруг до батальона немцев. Помирать, так с музыкой, не зазря. — Оглядел лица затихших товарищей, глянул в черные, полные решимости очи Марьям Рамазановой и потребовал: — Товарищ первый, дайте огонь на меня! Ориентир — заводская труба. Бейте крупными, мелкие нас не берут.
Берзарин не ответил. Рация отключилась. Командарм думал, надеясь на что-то лучшее, на какое-то чудо. А в подвале ждали. Ядовитый дым выжимал слезы из глаз, разъедал гортань, легкие. Люди, прижимаясь к полу, хрипели, задыхались от кашля…
Припомним, читатель, одну из предыдущих страниц этой книги. День 19 февраля 1943 года, когда Адольф Гитлер едва успел улететь из Запорожья, на окраину которого ворвались танки генерала Ватутина. На борту самолета фюрер произнес свою известную фразу: "Если мы не остановим их здесь, то не остановим нигде. Они дойдут до Берлина". И долго-долго размышлял потом над подробной картой, пытаясь, вероятно, предугадать, какое из многочисленных советских соединений, помеченных номерами, первым приблизится к немецкой столице. Кто ворвется к нему в фюрербункер?! Где эта дивизия, этот полк? Во всяком случае, по свидетельству тех, кто был близок к Гитлеру, он впервые сказал тогда о такой возможности и содрогнулся от этой мысли.
Фюрер, разумеется, не мог предвидеть, чьи штыки несут ему погибель. Но мы-то с вами, зная историю, выяснили, каким советским войскам доведется штурмовать рейхсканцелярию, чье полковое знамя взметнется над логовом фашистского вождя. Мы разыскали на полях войны 902-й стрелковый полк, рожденный на Волге в самые трудные дни Сталинградской битвы, собранный из последних возможностей усилиями страны, усилиями народа; полк, для которого, напомню, не то что автомашин, лошадей для артиллерии тогда не нашлось: вместо них запрягали верблюдов. И вроде бы символом этого полка стал его командир Георгий Матвеевич Ленев, израненный в боях за Москву, а затем вылеченный, восстановленный с большим старанием и усилиями в шести (!) госпиталях, где его буквально поставили на ноги, скрепив разбитую пяточную кость золотою скобой.
И вот теперь 902-й полк, ближе всех подошедший к Берлину, истекал кровью на плацдарме, а командир его задыхался в мрачном подвале рядом со знаменосцем, который лежал на полу, прикрыв знамя своим телом. Если бы Адольф Гитлер, засевший в недалеком уже теперь фюрербункере, смог увидеть сейчас этот подвал, увидеть погибающий полк, несший ему смерть, он воспрял бы духом и решил, что удача вновь засветилась на его горизонте. Другие русские полки, может, и ворвутся в Берлин, но уж этот-то никогда!
В задымленном подвале вновь заработала рация. Марьям протянула Леневу микротелефонную трубку. Раздался голос генерала Берзарина:
— Как у тебя? Без изменений?
— Дайте огонь! Скорее! — прохрипел Ленев.
Обвальным грохотом раскатился за Одером артиллерийский залп. Били полковые и дивизионные батареи, били тяжелые пушки, подтянутые из резерва. Пламя бушевало над тем местом, где был завод, над позициями окружавших его немцев.
Артиллеристы знали, что бьют по своим, по штабу полка. Злыми слезами плакал командир орудия Нестеров, плакал наводчик Кармалюк, но, матерясь и проклиная злодейку судьбу, посылали снаряд за снарядом, выполняя последнюю волю своего уважаемого командира.
17
Подполковник Гончарук был единственным человеком, который смог несколько раз подряд переправиться через Одер и остаться живым. В первую ночь — вместе с воинами 902-го стрелкового полка. Во вторую вернулся на восточный берег, чтобы доложить командованию о положении на плацдарме и выполнить просьбу Ленева о помощи. Наступила третья ночь, и измученный бессонницей, невероятным физическим и моральным напряжением подполковник нашел все же силы опять преодолеть реку вместе с резервными подразделениями, дабы выяснить и сообщить генералу Берзарину, каково реальное положение на «пятачке». Сопровождавшие Гончарука автоматчики несли упаковки с листовками: это был текст телеграммы командующего 1-м Белорусским фронтом, только что размноженный в Типографии армейской газеты:
"ВОЕННОМУ СОВЕТУ 5-Й УДАРНОЙ АРМИИ, КОМАНДИРАМ КОРПУСОВ И КОМАНДИРАМ ДИВИЗИЙ 5-Й УДАРНОЙ АРМИИ.
На 5-ю ударную армию возложена особо ответственная задача удержать захваченный плацдарм на западном берегу р. Одер и расширить его хотя бы до 20 км по фронту и 10–12 км в глубину, Я всех вас прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной вам задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от войск исключительной стойкости и доблести.
К сожалению, мы вам не можем пока помочь авиацией, так как все аэродромы раскисли, и взлететь самолеты в воздух не могут. Противник летает с берлинских аэродромов, имеющих бетонные полосы. Рекомендую:
1) зарываться глубоко в землю;
2) организовать массовый зенитный огонь;
3) перейти к ночным действиям, каждый раз атакуя с ограниченной целью;
4) днем отбивать атаки врага.
Пройдет 2–3 дня — противник выдохнется.
Желаю вам и руководимым вами войскам исторически важного успеха, который вы не только можете, но обязаны обеспечить.
Г. Жуков"
Даже Георгий Константинович с его твердокаменным характером понимал, что бывают такие обстоятельства, когда просьба может оказаться сильнее, действеннее любого приказа. Тут был именно такой случай. А я взял листовку для того, чтобы при докладе Верховному главнокомандующему этим документом подтвердить, если возникнет необходимость, что в начале февраля нам было не до наступления на Берлин — требовалось закрепиться на достигнутых рубежах и накопить силы для решающего броска.
К тому времени, когда я вместе с Гончаруком (он, как выяснилось, уже в седьмой раз) переправился через Одер, наше положение за рекой улучшилось, но все еще оставалось сложным. На плацдарме сражались уже четыре стрелковые дивизии, им удалось оттеснить фашистов от уреза воды на четыре-пять километров и раздвинуться до двадцати пяти километров вдоль берега. Это уже не «пятачок», простреливаемый даже автоматным огнем. Сложность же заключалась в том, что немцы продолжали бомбить, обстреливать, атаковать всю нашу длинную, но узкую полосу, имея возможность маневрировать силами и средствами, подтягивая резервы, а у нас за спиной была широкая река, очень затруднявшая не только маневрирование, но и снабжение войск всем необходимым, вывозку раненых. По Одеру плыл битый лед, несло трупы, обгорелые бревна, доски, ящики из-под боеприпасов. Если ночной морозец спаивал льдины, то немцы сразу же разбивали тонкий покров, не давая ему окрепнуть.
В Гросс-Ноендорфе не сохранилось ни одного дома, только руины, между которыми тянулись траншеи и ходы сообщения. Территория возле сахарного завода метров на триста окрест была буквально перепахана нашими снарядами. Тут уж, конечно, не уцелело ни одного фашиста. А вот бетонные перекрытия подвала выдержали попадания даже тяжелых снарядов. Образовалось лишь несколько трещин, через которые и вытек ядовитый дым, душивший наших людей. Крепко строили немецкие инженеры и рабочие, старались на совесть, чем и помогли сохранить жизнь советским бойцам. Если бы знали немцы, кого сберегут эти надежные стены!
Подполковник Гончарук, одним из первых прибывший на завод после обстрела, рассказал мне, как в наступившей темноте приведенные им солдаты разбирали завал, расширяли трещины, вытаскивали и выводили из подвала полузадохнувшихся, оглушенных, контуженых воинов, как знаменосец и Георгий Матвеевич Ленев вынесли сохраненное знамя полка…
Прибывший с нами представитель армейской химической службы вместе с дивизионными и полковыми коллегами тщательно обследовал подвал и соседние руины, пытаясь определить, чем гитлеровцы «выкуривали» наших людей: просто дымом или какой-то разновидностью боевых отравляющих веществ? Но не было специальных приборов и препаратов, не оказалось свидетелей среди пленных немцев. Безусловное мнение не складывалось. Дело, конечно, можно было повернуть в ту или другую сторону, однако мне нужен был ответ четкий и твердый, нужен был официальный акт для отправки в Ялту, чтобы Верховный главнокомандующий мог использовать документ на продолжавшейся конференции руководителей трех великих держав. Требовалась полная доказательность, бесспорные факты, а этого мы не имели — только предположения. Договорились, что химики продолжат работу, и они действительно занимались этим вопросом еще некоторое время, до штурма Берлина. Нахлынули другие заботы, и дело заглохло само собой.