Тайный советник вождя

Лишь в общих чертах, без всяких интригующих подробностей, как о деле заурядном, доложил Берия Верховному главнокомандующему о том, что вскоре после группы Таврина — Шиловой была разоблачена еще одна, тоже из двух человек. Хотя, на мой взгляд и на взгляд Абакумова, эта вторая группа была гораздо более опасна, чем прямо-таки театрализованная пара супругов представителей СМЕРШа: героя-майора и младшего лейтенанта. Опасней хотя бы потому, что оба члена второй группы в свое время пострадали от советской власти, имели основания мстить ей, в том числе лично Сталину. И шла вторая группа в Москву не наобум-лазаря, а с точным прицелом. Ей дали адрес механика правительственного гаража, где содержалась и обслуживалась сталинская автомашина. Причем один из террористов был знаком с этим механиком еще до войны, мог рассчитывать на его сознательную или хотя бы бессознательную поддержку. На содействие при устройстве на нужную работу. Или выудить у него сведения, важные для диверсантов.

Каждый член группы имел при себе взрывное устройство большой разрушительной силы, способное разнести не то что лимузин, но и броневик. Внешне заряд похож был на грязный камень, а вернее, на ком грязи. Его можно было оставить на трассе движения сталинского кортежа или заранее прикрепить к определенной автомашине. В комплект входил миниатюрный радиопередатчик размером менее коробки «Казбека». Он мог посылать сигнал на расстояние до 15 километров. Нажатие кнопки — и мина срабатывала. К счастью, до этого не дошло.

Иосиф Виссарионович не мог не обратить внимание на то, что и первая, и вторая группы террористов имели задачи схожие: произвести нападение на Сталина в пути следования, за пределами Кремля или Ближней дачи, где он обычно пребывал. Значит, немецкая разведка или вообще не имела доступа в эти тщательно охраняемые места, либо проникновение в святая святых готовилось по какой-то особой линии. Я заметил повышенный интерес Сталина к оснащению диверсантов, от «панцеркнакке» до устройства мин. И вообще к разговору о покушениях на дорогах он возвращался несколько раз и с нарастающим любопытством. Особенно после войны, после того, как такой способ расправы с неугодными лицами начал практиковать Берия. Любопытство постепенно переросло в опасение за себя с маниакальным оттенком.

Чем дальше, тем непредсказуемее становились поездки Иосифа Виссарионовича на автомашинах. Он мог вызвать свой «ЗИС» в любое время: и в полдень, и в полночь, и рано утром. Иногда вызывал два схожих лимузина, свой и, к примеру, молотовский. Порой садился в автомобиль охраны, в машину, следовавшую впереди или позади его «персоналки». Угадать, где Сталин, было невозможно. И маршруты часто менял. Вот до какой степени разрослась в нем болезнь, семена которой были заронены в его душу немецкими террористами осенью 1944 года. Но все это обострится потом, к концу жизни. А пока давайте посмотрим, как, по моему мнению, зародилась и окрепла у Иосифа Виссарионовича другая болезнь — опасение, что его отравят, тоже усилившееся со временем до чрезвычайных размеров.

Я не случайно упомянул о металлических ящиках в подвалах ГРУ, о запечатанных тайнах, раскрывать которые не пришел срок, да, может, и вообще не нужно. Во всяком случае, не следует предавать гласности то, о чем я намерен рассказать сейчас лишь в общих чертах, с существенными оговорками. История эта долгая, весьма запутанная, могущая бросить тень на несколько поколений ныне живущих граждан — детей, внуков и правнуков, абсолютно ничего не знавших о деянии своих родственников. К тому же есть надежда, что в архивах ГРУ и других ведомств отсутствуют следы того дела, о котором пойдет речь, потому что велось оно на самом высоком уровне. А люди Абакумова привлекались лишь в качестве оперативных исполнителей.

Читателю известно, что я, не уходя от острых вопросов, повсюду называю реальные фамилии политических, военных и иных деятелей, даже если это грозит мне нареканиями и неприятностями. Но в данном случае я изменяю почти все фамилии. Дабы наследники "действующих лиц" жили совершенно спокойно. Тем более, что акция до конца не раскрыта, полной ясности нет. Да нам и неважно это, нам важна реакция Сталина.

Осенью 1914 года, в самом начале первой мировой войны, в немецком плену оказался рядовой Яков Туркин. В деревне близ Калуги осталась его семья: русоволосая красивая жена и трое или четверо детей. Мужик был видный, крепкий, работящий и себе на уме. На балалайке, кстати, играл весело-хорошо. Чем-то сразу выслужился он у немцев, его вскоре отпустили из лагеря на хутор, помогать хозяйке, муж которой пропал без вести. А у нее пяток лошадей, десять коров и все прочее. Как управишься без сильных умелых рук?! Присмотрелись соломенная вдова и пленный друг к другу, притерлись, да и прикипели всерьез. В положенный срок родила немка сына, лицом в нее, а чернявостью в Якова. Ну, а Туркин из батрака превратился в приказчика, вел все дела, все расчеты, разъезжал в тарантасе с кучером: в перчатках и с тростью. Подобный «плен» и покидать неохота. Когда в 1918 году появилась такая возможность, Туркин торопиться не стал. На вопросы земляков, с радостью покидавших чужбину, отвечал: "Тут я при месте, а там опять навозным жуком копаться?!"

Наверно, остался бы совсем, но объявился вдруг муж немки, проведший войну в русском лагере на Урале. Прибыл инвалид, к работе негодный. Немка и видеть его не желала, но ведь он законный супруг, законный хозяин имущества, а в Германии на этот счет порядки строгие. Вмешались власти, и Яков Туркин вынужден был собирать чемоданы. Обо всем этом доверительно поведал Андрею Андреевичу Андрееву немец-антифашист, соратник по Коминтерну, бежавший от гитлеровцев к нам в середине тридцатых годов. Случай вообще-то банальный, нередко бывало такое с пленными на той и на другой стороне. Однако имелась существенная подробность. По сведениям антифашиста, с Туркиным перед его возвращением в Россию основательно поработала немецкая спецслужба. Использовали и привязанность к соломенной вдове, и чувства к сыну, и деньги… С большим опозданием по сравнению с другими пленными, но Германию Туркин все же покинул.

Хотя конкретных обличающих данных у антифашиста не имелось, наши чекисты все же решили Туркина разыскать и проверить. Нашли под Калугой его семью, начали разматывать ниточку, но она оказалась бесперспективной и короткой. Жена и дети приняли вернувшегося Туркина, хотя и знали от земляков о заграничном его бытии. Однако жизнь не заладилась. Чужим он стал и для дома, и для деревни. Чурался черной работы: ни пахать, ни картошку сажать. Придумал себе какую-то странную болезнь — катар желудка. Семья в поле, а он дома отлеживается. Потом вообще подался куда-то, сказал, что в город, видать, в Москву. Никто этим не опечалился, тем паче, что Туркин оставил жене и детям солидную сумму денег: чекисты особо отмстили это в протоколе.

Дальнейшие поиски велись без особого усердия. Других, более конкретных забот хватало. А Туркин, может, умер безвестно, может, под чужой фамилией укрылся от семьи на далекой стройке. Ищи свищи. «Дело» его, как говорят в таких случаях, «повисло». И надолго.

Упоминал я в этой книге о двух Настях-поварихах. Одна из них, Настя Воронова из деревни Сареево, четверть века проработавшая на даче Микояна, отличалась от иных тружеников пищеблока тем, что за все это время не растолстела (при ее-то возможностях!), а осталась худощавой, подвижной. Другая Настя, более солидная, фигуру не уберегшая, творила кулинарные чудеса на Дальней даче. Иосифу Виссарионовичу особенно нравилась уха ее приготовления, да чтобы обязательно с ершами. Обе женщины пользовались полным доверием охраны Сталина, их привлекали к работе на кухне в «Блинах» и в Кремле, когда затевался какой-либо прием и ожидалось много гостей. Не только из-за мастерства, но и для догляда за другой обслугой.

В конце 1944 года у одной из этих достойных тружениц (запамятовал, у какой именно) появились некие странные галлюцинации. Началось на продовольственной правительственной базе, где Настя вместе с экспедитором получала продукты для большого ужина на одной из дач. Дело привычное: овощи-фрукты, рыба-мясо, масло да специи. Но вдруг внимание ее привлек смех, раздавшийся за дощатой перегородкой. Там бубнили несколько мужских голосов, кто-то покашливал, и вот этот смешок: сперва негромкий, потом раскатистый, с самоуверенным оттенком. Ну, всяк радуется по-своему, но именно такой особенный смех Настя уже когда-то слышала. И никак не могла припомнить: где, от кого?