Тайный советник вождя

И вот — действует Реввоенсовет Первой Конной. Теперь у Сталина есть на всякий случай надежная военная сила. Оставалось решить еще один вопрос — о партийности Семена Михайловича. Станет он коммунистом — возрастет роль большевиков в армии, да и самому Буденному будет легче руководить войсками с помощью партийцев. И вообще: много ли в Красной Армии на высоких должностях выходцев из самых низов да еще с партийным билетом в кармане?! Единицы. Попробуй сними такого!

После утреннего заседания в Велико-Михаиле вне Ворошилов, а затем Сталин каждый порознь беседовали с Семеном Михайловичем, О чем говорили не знаю, но на вечернем заседании, когда два Реввоенсовета (Южного фронта и Первой Конной) продолжили совместную работу, Иосиф Виссарионович прежде всего заговорил о Буденном. Вот, мол, Семен Михайлович давно и всей душой стремится стать членом партии, делами доказал преданность революции, но до сих пор в горячке событий не может оформить свое членство.

— Когда вы подавали заявление о желании вступить в партию? — спросил Сталин.

— Еще весной, — приподнялся Буденный.

— И что же?

— Ответа из политотдела десятой армии не получил.

— Вот видите, — развел руками Иосиф Виссарионович. — Могло быть так, товарищ Егоров, вы тогда командовали десятой?

— Командовал армией, но не политотделом, — уточнил Александр Ильич.

— И все же, как вы думаете, почему Семену Михайловичу не дали ответа?

— Бои начались, марши, переброски… Меня ранило, да и корпус Буденного вскоре вышел из подчинения десятой.

— А могли быть в политотделе недобросовестные работники? — продолжал Сталин.

— Не берусь судить. Но ответ обязаны были дать, — сказал Егоров.

— К сожалению, в этом вопросе была допущена явная ошибка. Мы, товарищи, можем исправить ее, — предложил Иосиф Виссарионович. — Я лично даю рекомендацию товарищу Буденному и не сомневаюсь, что он оправдает доверие. Кто еще?

— Я рекомендую товарища Буденного, — сказал Ворошилов.

— И я даю свою рекомендацию, — присоединился Щаденко.

— Очень хорошо, — резюмировал Иосиф Виссарионович, — Предлагаю принять товарища Буденного в наши ряды и считать его членом РКП(б) с момента подачи заявления.

— С марта, — подсказал Семен Михайлович.

— Считать его членом РКП(б) с марта девятнадцатого года. Кто за?

Члены двух Реввоенсоветов подняли руки. Я, как беспартийный, в голосовании не участвовал. Мое место в стороне, возле большой печки. Мое дело слушать, запоминать да отвечать на вопросы, если они возникнут.

С этого дня у Семена Михайловича появились два "крестных отца": Егоров — по военной линии и Сталин — по партийной. Одному из них Буденный верой и правдой будет служить всю жизнь.

Приняв Семена Михайловича в партию не в ячейке, а на заседании Реввоенсоветов, да еще сразу в члены, а не в кандидаты, да еще задним числом, Сталин нарушил существовавшие тогда правила. Упоминаю об этом для того, чтобы выделить еще одну черту характера Иосифа Виссарионовича. Сам устанавливавший строгие порядки, выдвигавший незыблемые догмы, оц, когда требовалось, нарушал любые установления, от кого бы они ни исходили. Иосиф Виссарионович никогда не плыл по течению, не стремился против течения, расходуя силы: он плыл туда, куда считал нужным. К намеченной цели.

20

Два дня Иосифа Виссарионовича мучил насморк. Он не расставался с большими носовыми платками, и часто их менял. Сморкался стеснительно, отворачиваясь от собеседников. Голос его, и без того низкий, звучал еще глуше. Иногда он поводил плечами, будто в ознобе.

Обычная простуда? Нет. Я уже неоднократно замечал, что такое состояние появляется у Сталина, когда он крайне возбужден, взволнован. Один или со мной — хмур, раздражителен, а на людях, наоборот, — подчеркнуто спокоен, говорит монотонней обычного, все движения замедленны, заторможены. При первом знакомстве Иосиф Виссарионович показался мне весьма хладнокровным, не похожим на горячих, взрывчатых южан. Однако довольно скоро я убедился, что это лишь маска, что человек он очень впечатлительный, легко возбудимый, но все эмоции подавляет усилием воли, постоянно держа себя в крепкой узде. Трудная жизнь приучила — тюрьмы, ссылки. А ведь это очень тяжело искусственно поддерживать такое состояние. Ну, вспыхнул бы, отбушевал, разрядился — и легче бы стало. А он давил в себе гнев, обиду, страх, не позволяя им проявиться даже в жестах. Сильные переживания лишь вызывали в нем столь же сильное напряжение воли для полного сокрытия чувств. Внешне он казался невозмутимым. Но вдруг появлялись симптомы простуды: насморк, хрипота, озноб. Вероятно, организм нашел хоть какую-то форму нервной разрядки.

По этой неожиданной вспыхнувшей его болезни я понял, насколько тревожился Иосиф Виссарионович, приехав в Велико-Михайловку. Он не был уверен, что все пройдет гладко, обернется пользой ему и общему делу. В любую минуту мог вмешаться Троцкий, воспротивиться созданию Конармии, сорвать планы. Да и своенравный Семен Михайлович — полновластный хозяин кавалерийских дивизий — выдвигал совершенно неприемлемые требования. Он, к примеру, настаивал, чтобы в Реввоенсовет Конармии вошли не только представители со стороны (Ворошилов и Щаденко), но и еще два человека из его конницы. Уперся — с места не сдвинешь. Пришлось лавировать, убеждать.

На последнем вечернем заседании я подумал: все закончилось благополучно, если мои предположения о здоровье Сталина верны, он должен поправиться в самое ближайшее время. Причин-то для напряжения больше нет. И действительно, за поздним обильным ужином на квартире Буденного он чувствовал себя гораздо лучше, свободней, почти не сморкался. Охотно пил вино, произнес тост и даже косил глазами в сторону хоть и не молодой, но весьма пригожей хозяйки с роскошными формами.

Утром он уже не пользовался носовым платком, однако пережитое волнение еще сказывалось, его слегка познабливало. Когда сел в санки, укутался тулупом так, что лишь черная шапка виднелась.

Отправились на передовую. Александру Ильичу очень хотелось увидеть кавалеристов в бою, наши и неприятельские действия. Иосиф Виссарионович сказал, что тоже поедет. При случае он потом мог заявить: своими глазами видел, как сражаются отважные конники товарища Буденного.

Нам повезло: и погода была хорошая, с бодрящим морозцем, и бой развернулся такой, какие случаются редко. Никто не ждал, что именно и этот день вражеская конница нанесет нам фланговый удар в районе населенного пункта Волоконовки, а затем, опять же по воле случая, сама окажется зажатой между 4-й и 6-й буденновскими дивизиями. На ровном пространстве, на белых полях, столкнулись кавалерийские массы, противники сошлись лицом к лицу, огневой бой перерос в жестокую, дикую рубку.

О том сражении немало написано, я не буду подробно рассказывать о нем, не это сейчас важно. Мы наблюдали за схваткой с холма, сами подвергаясь опасности. Видели многие подробности. А когда сражение кончилось и стихли выстрелы, спустились на поле брани. Все мы, в том числе и Сталин, не были новичками на фронте, успели повидать и убитых, и раненых. Но на этом залитом кровью поле не просто убивали, здесь кололи пиками, рубили, кромсали саблями. Потом по трупам, по валявшимся раненым несколько раз прокатились разгоряченные боем кавалерийские лавы: кованые копыта коней топтали, обезображивали тела. Меня даже замутило от этой страшной картины. Ворошилов был бледен. Сталин удивленно, растерянно смотрел то в одну, то в другую сторону. Сказал, отступая от мертвеца с размозженной головой:

— Это чудовищно!.. Семен Михайлович, что же это такое? Разве нельзя избегать таких ужасов и таких больших жертв?!

За дословность не ручаюсь, не записывал тогда, но произнес Сталин нечто подобное, и Семен Михайлович близок к истине, приводя высказывание Иосифа Виссарионовича в своих воспоминаниях. Не уничтожать белых солдат, а громить, рассеивать неприятеля, брать в плен — вот о чем говорил Сталин под впечатлением того боя.

После смерти Сталина довелось слышать сомнения и даже упреки: не мог, дескать, Иосиф Виссарионович произнести такое. Он ведь жестокий, бессердечный, твердый, как камень. Правильно, было в нем и то, и другое. Но ведь не родился же он таким. Всему свое время.