Страница 370 из 573
— В этом отношении вы правы.
— Но есть еще и третья сторона.
— У медали-то? — усомнился я.
— Не ловите на слове. Повернем не стороной, а ребром. Когда Вече сказал мне о предложении немцев, то через несколько минут упомянул вместе с Паулюсом генерала Зайдлица. Тоже, мол, фигура крупная, известная вермахту и всей Германии. Случайно вроде бы упомянул…
— У Молотова случайностей не бывает.
То-то и оно. Напрямик Зайдлица со своим племянником не связывал, но почву прощупал. Если вести переговоры об одном обмене, то почему бы и не о двух? А у нас совсем другие планы на этот счет. Комиссар госбезопасности Мельников работает сейчас по использованию пленных в психологической войне. Успешно работает. — Подумав, добавил: — И не только в психологической, но и просто в войне. Зайдлиц дальновидный человек, он идет на сотрудничество с нами. Он важен дня нас не меньше, чем Паулюс. [Генерал артиллерии Вальтер фон Зайдлиц, бывший командир 51-го корпуса, находясь и лагере № 27 подмосковного Красногорска, стал президентом "Союза немецких офицеров", который создан был в сентябре 1943 года. С того же времени приступил к формированию воинского соединения со штатом 7 генералов, 1650 офицеров, 100 врачей, 100 военных чиновников и 12000 солдат. Некоторые подразделения участвовали в боях на советско-германском фронте, в частности при освобождении Крыма в 1944 году. Только на Сиваше и Перекопе они силой оружия или путем убеждения пленили более 400 немецких солдат и офицеров. (Примеч. Н. Лукашова.)]
На этом и закончился наш разговор о судьбе Якова. За Сталиным пришла машина, ждали дела. Но он хоть душу отвел со мной: переживал все же за старшего сына. Вероятно, убеждая меня, окончательно убедил и себя, преодолев все колебания, если таковые и были. Через несколько дней по его инициативе вопрос об обмене Паулюса на Джугашвили был поставлен перед членами Политбюро, собравшимися в кремлевском кабинете Сталина. Короткое сообщение сделал Молотов, осторожно добавив от себя, что над предложением немцев надо бы подумать не торопясь. Его столь же осторожно поддержал Берия: можем ли мы получить какую-нибудь выгоду и каким образом? Простодушный Калинин заметал, что решать должен сам Сталин, и как Верховный Главнокомандующий, и как отец. Такое уж тут дело: и военное, и семейное.
— Товарищ Калинин не разобрался, — возразил Иосиф Виссарионович. — Мы занимаемся не семейными делами, а обменом старшего лейтенанта на генерал-фельдмаршала. Это будет очень неравный обмен, который не принесет нам никакой пользы, и даже наоборот. Это будет неправильный поступок во всех отношениях. — Прошелся по кабинету, остановился возле стола и, повысив голос, обобщил, будто в камень врезал: — Рядовых на генералов не меняю!
5
Принципиальность Иосифа Виссарионовича выступает особенно рельефно при сравнении с поведением других высокопоставленных родителей, которые оказывались в таком же сложном положении. И даже не в очень сложном, просто когда над их детьми нависала какая-либо угроза. Вспомнить об этом надобно не токмо для сопоставления, но еще и для того, чтобы показать одну из причин, способных посеять рознь, вызвать недоброжелательство, затаенную ненависть. А коль скоро речь идет о птицах самого высокого полета, то подобные эмоции рано или поздно отражаются на больших событиях государственной важности. Иллюстрацией к такому утверждению служит хотя бы история с Никитой Сергеевичем Хрущевым и одним из его сыновей.
Я мало общался с Хрущевым, только по военным делам, родственников не знал, о случившемся мне известно в основном из чужих уст, поэтому в подробности вдаваться не стану, очерчу лишь канву. Несколько молодых командиров (впредь буду употреблять термин "офицеры") коротали время в тыловом городе, кажется, в Куйбышеве. Папенькины сынки-лоботрясы придумали развлечение, нервы щекочущее: стрелять из пистолетов в яблоки или бутылки на головах своих подружек, девиц определенного толка. Ладно бы в офицерскую рулетку сыграли, собственными жизнями рисковали, по крайней мере, это порядочно, а то ведь других под пули-то ставили. Прямо в номере гостиницы, после выпивки и постельных упражнений. В глазах муть, руки некрепкие, да и у девиц, вероятно, головы покачивались после предыдущих радостей. Вот и всадил сын Хрущева пулю не в яблоко, а прямо в лоб полуголой красавице. Наповал.
Суд поступил, на мой взгляд, не очень даже и строго. Штрафника разжаловали и отправили на фронт. Ему бы потерпеть, похлебать солдатской каши в окопах или отличиться в атаке, смыть с себя позор кровью. А он, видите ли, обиделся. И на власть, которая за шалости карает, и на отца, за то что не выручил, и на непосредственное начальство, которое относилось к нему, как ко всем, без поблажек. А обидевшись — при первой возможности перемахнул к немцам. Сначала у нас думали, что просто в плен попал, всякие случайности бывают. Однако вскоре Хрущев-сын стал появляться во вражеских траншеях с радиоусилителем, уговаривая советских воинов последовать его примеру, переходить к немцам. Сдавайтесь, мол, поскорее, войну все равно проиграете, а немцы к перебежчикам относятся хорошо: тепло одевают, сытно кормят, увозят подальше в тыл, в спокойные места. Хочешь жить — штык в землю!
Нелепая ситуация: отец — первый секретарь ЦК ВКП(б) Украины, член Военного совета фронта, организует борьбу с оккупантами, воспитывает, вдохновляет людей, а сын его по радио, в листовках, в газетах призывает всех плюнуть на партию, на советскую власть и сотрудничать с гитлеровцами. Вот Яков Джугашвили тоже в плену, но на предательство не пошел, за фашистов не агитирует, вреда не приносит, немцы держат его за семью замками где-то в глубине Германии. А молодой Хрущев гастролирует вдоль фронтовой линии, горланит перед микрофоном, вселяя сомнения, колебания в души воинов. Ведь это не кто-нибудь, а сын всем известного Никиты Сергеевича. Действовало. Особенно на украинцев.
Иосиф Виссарионович высказал Берии и Андрееву свое недовольство: провокатор, изменник наносит вред, а у нас что, нет возможности ему глотку заткнуть?! Сразу же были отданы соответствующие распоряжения нашей агентуре по ту сторону фронта, и буквально через несколько дней группа партизан проникла в оккупированный город и в короткой стычке отбила Хрущева-младшего, захватив его живым и почти здоровым — с несколькими синяками и шишками. Пришло время расплачиваться за грехи. Изменник должен был предстать перед партизанским судом. А у народных мстителей за линией фронта законы были особые, похлеще, чем государственные. И вот тут впервые в дело вмешался Никита Сергеевич. Вызванный в Москву на какое-то совещание, он нашел возможность поговорить со Сталиным о своем сыне. Не защищал его, а лишь попросил вывезти из немецкого тыла и судить обычным военным судом. При этом, конечно, появлялась какая-то возможность сохранить сыну жизнь.
Очень просил Никита Сергеевич, даже унижаясь. Понимал всю сложность положения, но ведь как не порадеть своему, родному… Иосиф Виссарионович ответа сразу не дал. С одной стороны, провокатор уже обезврежен, а Никита Сергеевич мучается, страдает. Может, не надо усугублять его переживания? Но с другой стороны, за сыном не одно, а несколько тяжких преступлений заслуживает самой суровой кары. С какой стати ему поблажку давать?! Руководящие товарищи, их семьи на виду, на них смотрят, с них спрос особый. Никакого попустительства, а то ведь игумен за чарку, а чернецы за ковши.
Сталин велел запросить партизан о возможности переброски провокатора самолетом на Большую землю. Ответ пришел неожиданный и столь резкий, что его сразу доложили Иосифу Виссарионовичу. Партизаны сообщили, что при захвате предателя погибли несколько боевых товарищей. Для чего старались, для чего были жертвы, чтобы вывезти изменника в безопасное место, укрыть от заслуженного возмездия? Очень это обидно. Раненых, которым сложные операции требуются, отправить не на чем, а за предателем самолет придет, летчиков на риск пошлют?! Нет у партизан на это согласия.
— Они правы, — сказал Сталин. — Пусть судят сами. Как решат, так и будет.