Тайный советник вождя

Армия, получившая название 2-й гвардейской, рождалась в обстановке строгой секретности и должна была по количеству и качеству, по вооружению и другим показателям стать самой сильной среди имевшихся у нас формирований подобного рода. Вот куда поступали воины, выписавшиеся из госпиталей, закаленные в боях. Вот куда щедро шла новая техника. Одна существенная деталь. Еще с гражданской войны Иосиф Виссарионович считал, что наиболее стойкими и дерзкими являются части, укомплектованные моряками, сошедшими с кораблей. Не буду сейчас объяснять почему, но это действительно так. Там, где они сражались — всегда успех. Ни один город, который защищали моряки, не был сдан немцам, а если и оставлен, то лишь организованно, по приказу свыше. Они прославили Одессу и Севастополь, Мурманск и Ленинград. А Москва, в боях за которую особенно отличились морские бригады! Не случайно же в сорок втором году Сталин поручил адмиралу Кузнецову снять с кораблей еще сто двадцать тысяч краснофлотцев и морских офицеров. Морскую пехоту бросили туда, где особенно трудно. Так вот: во 2-й гвардейской армии моряки составляли половину, может быть даже больше. А начальником штаба к Малиновскому направлен был очень хороший, знающий работник — генерал Бирюзов Сергей Семенович (будущий маршал). И очень удобное географическое положение занимала в районе Тамбова 2-я гвардейская: в случае необходимости ее можно было быстро перебросить на угрожаемый участок хоть под Москву, хоть к Воронежу, хоть к Сталинграду. Немцы на свою беду не знали об этом.

12 декабря деблокирующая группировка гитлеровцев двинулась от станции Котельниково к Волге. И сразу стало понятно, что 51-й армии ее не удержать. Верховный Главнокомандующий приказал ввести в сражение 2-ю гвардейскую. Выйти на рубеж речки Мышковы, что на полпути между Котельниково и Сталинградом, остановить и разгромить наступающих немцев. Для командующего армией и дивизионного комиссара наступил решающий день.

Очень сильной была 2-я гвардейская. В ней два стрелковых корпуса, каждый из трех дивизий, со своим танковым полком. В ней механизированный корпус и танковый корпус, много артиллерии, много автомашин. Не враг как таковой страшен был ей, страшны были время и расстояние. Немцев отделяло от Мышковы менее пятидесяти километров. Заслоны нашей пехоты могли лишь на краткий срок задержать гитлеровцев. А воинам 2-й гвардейской, чтобы достичь Мышковы, надо было пройти от места выгрузки двести километров, огибая с юга окруженную группировку. Дороги были заметены сугробами, днем было тепло и валил мокрый снег, а ночью прихватывал мороз. Армия шла без отдыха, люди опережали застрявшую технику, тащили артиллерийские орудия, минометы, пулеметы, боеприпасы. И достигли Мышковы чуть раньше немцев. Сначала наиболее выносливые бойцы, небольшие подразделения, роты и батареи. Разгорелось сражение, в которое с обеих сторон вливались все новые и новые силы. А метель не прекращалась, войска перепутались, ни наше, ни немецкое командование не представляло, что происходит. Окруженные в Сталинграде гитлеровцы уже ликовали, слыша далекую канонаду. Многие судьбы повисли на волоске, да и судьба всей грандиозной операции, судьба всей войны тоже.

Есть очень правдивая повесть писателя Юрия Бондарева — участника этих событий: "Горячий снег". И хороший кинофильм с таким же названием. В них все верно. Естественно, автора художественного произведения никто не ограничивает в домысле, в типизации, в обострении ситуации. Ни в коей мере на все это не покушаясь, я хотел бы уточнить лишь одну подробность. Юрий Бондарев дает такой эпизод. В разгар сражения на Мышкове, когда стоят насмерть тысячи людей, а командарм посылает в огонь новых бойцов, приходит известие о том, что погиб сын самого командарма. Тяжело переживая это, командарм, скрывая свое горе, продолжает руководить битвой. Вероятно, писатель, усиливая драматизм, хотел подчеркнуть моральное право этого человека, не просто начальника, а именно человека, отправлять на верную гибель людей, своих подчиненных, своих, по большому счету, детей. Это, повторяю, дело автора. Жаль только, что Юрий Бондарев не упомянул о настоящей трагедии, постигшей армейское руководство. Может, не знал, может, время было такое, что не все выносили на бумажный лист, может, в сюжет не укладывалось.

А случилось вот что. Член Военного Совета армии, дивизионный комиссар больше суток провел на дорогах, подбадривая воинов, помогая организовать питание, медицинское обеспечение, поддерживая людей словом и делом. Сам выдохся, перенервничал, слыша грохот боя. И впереди, и за спиной, не понимая, что происходит. Разыскал командный пункт дивизии в разрушенном хуторе метрах в двухстах от дороги. Хотел поговорить с Малиновским, но связисты не нашли его, тоже был где-то в войсках.

Во второй половине дня стало ясно, что пехота не выдержала, отходит. Командир дивизии доложил: прорвались вражеские танки, не менее пятидесяти, остановить их нечем. Член Военного Совета и сам слышал уже гул двигателей где-то за белой мутью пурги. Отсюда, с этого рубежа, около тридцати километров до окруженной группировки. Именно сейчас войска Паулюса должны нанести встречный удар. Немцы стиснут с двух сторон рассеянную среди снегов гвардейскую армию. И что? Разгром? Позор плена? Вспомнился, наверное, комиссару разговор с Верховным Главнокомандующим, резкий тон и жёсткий взгляд Сталина… Рука сама потянулась к пистолету. Доверия не оправдал, оставался, значит, только один выход…

Малиновский говорил мне потом, что, увидев мертвого комиссара, ясно представил себе ход его мыслей, его состояние в последние минуты. Будто сам вытаскивал из кобуры свой пистолет. Но больше выдержки, больше боевого опыта было у генерала, больше веры в своих солдат. Через час, всего лишь через час после трагического выстрела, немцев встретили пробившиеся к дороге артиллеристы, прошли по снежной целине гвардейские танки. Прорвавшаяся немецкая группа была полностью уничтожена. А ночью генерал Малиновский отдал новый приказ. Уже не о том, чтобы остановить противника, о переходе в наступление. Подписали приказ командующий армией и начальник штаба. Подпись члена Военного Совета отсутствовала.

Меня не было в Кремле, когда Верховному Главнокомандующему доложили о гибели дивизионного комиссара. Знаю только, что Сталин высказал свое недовольство: пример стойкости, а не слабости должны подавать подчиненным политработники. Фамилия комиссара была вычеркнута из всех списков, имя его редко всплывало даже в частных разговорах. Ушел, как говорится, в небытие. А для Малиновского события на Мышкове стали отправной точкой нового взлета. Перед войной полковник, он в конце войны стал маршалом. Десять лет, начиная с 1957 года и до самой смерти, продержался Родион Яковлевич на посту Министра обороны СССР. Трудно ему было при «реформаторе» Хрущеве, начавшем разрушать нашу армию и наш флот. Но это уже другой разговор.

24

В ту осень я не уезжал из Москвы, чем и доволен был. Вдосталь намотался по военным дорогам при своем возрасте. Вокруг Сталина появилась новая поросль помощников: помоложе, повыносливей и с достаточным военным опытом. И не было, вероятно, таких особых событий, которые Иосиф Виссарионович хотел увидеть и оценить только моими глазами. Я отдыхал, если можно назвать отдыхом выполнение разнообразных поручений и ненормированный рабочий день, а точнее ненормированные рабочие сутки. Как маршал Шапошников: считалось, что он получил возможность отдохнуть и подлечиться, занимая при этом три должности и не отстраняясь от дел общественных. Впрочем, я уже говорил, что Борис Михайлович и не мог бы без этого, погиб бы в вакууме.

По выражению Иосифа Виссарионовича, мы учились всю войну. Это верно. И прошли весь курс от образованности средней, до самой высотой, профессорско-академической. При этом пик учебы пришелся на 1942 год, когда бои, операции носили разносторонний характер, когда мы уже полностью оправились от шока внезапности, способны были анализировать и делать выводы.

Войскам как воздух требовался новый Боевой устав. Жизнь торопила. Сталин был достаточно тактичен, чтобы не напоминать Шапошникову о сроках, но было ясно, что ждет с нетерпением. Я, как мог, помогал Борису Михайловичу. Нельзя было допустить ошибок в документе, определявшем организацию и проведение боя — это ведь самое важное на войне. Даже наиболее сложные требования надобно было изложить кратко и понятно, чтобы они были доступны любому командиру, начиная от полуграмотных, и чтобы надолго врезались в память.