Тайный советник вождя

Самолюбие Жукова было особенно задето во время событий на Халхин-Голе. Читатель, вероятно, помнит, что я предложил Иосифу Виссарионовичу направить в Монголию для исправления положения многообещающего командира Белова, но мой совет не был принят по двум причинам. Белов не командовал к тому времени корпусом, не имел опыта руководства воинскими объединениями (Жуков, кстати сказать, тоже). А главную роль сыграло то, что как раз в тот период Белов был исключен из партии и боролся с выдвинутыми против него облыжными обвинениями — об этом мной говорилось.

Уверен, что конечный результат на Халхин-Голе, окажись там командующим Белов, был бы таким же, что и при Жукове. Только Белов действовал бы неторопливо, обдуманнее. Пути двух полководцев разошлись. В монгольских степях воссияла звезда Георгия Константиновича. Он вскоре оказался в Москве, возглавил Генеральный штаб. А Павел Алексеевич, отбившись с помощью Буденного и с моей помощью от мерзких наветов, был послан Семеном Михайловичем подальше от центра, на юго-западный рубеж, и там достойно сделал свое дело, превратив 2-й кавалерийский корпус в отличное соединение.

Напряженный ритм повседневной службы, подготовка каждого бойца и командира, освоение техники, забота о людях и лошадях — не перечесть, сколько забот у добросовестного, думающего командира соединения, да еще с обостренным обидами честолюбием. Не стану углубляться в подробности, но с глубоким удовлетворением повторю: Белов оправдал надежды, 2-й кавалерийский корпус был в наших сухопутных силах единственным воинским соединением, которое с самого начала войны не имело поражений и, нанося врагу большие потери, ни разу не покидало без приказа своих позиций. Корпус был "пожарной командой" не только для Южного фронта, но, как мы еще увидим, и для других фронтов. А тогда, при всеобщем бегстве на юге Украины, я взял на заметку для доклада Верховному Главнокомандующему одну характерную особенность в действиях корпуса. Отход был всеобщим и повсеместным, но ведь и отходить можно по-разному. Для Белова незыблемым было правило: даже при отступлении не подчиняться воле противника, а диктовать свои условия. Он отходил по принципу "волна за волной". Вечером, положим, 9-я Крымская кавдивизия полковника Осликовского снялась с позиций, прошла через боевые порядки 5-й Ставропольской имени Блинова дивизии и к утру заняла оборону километрах в двадцати — тридцати позади блиновцев. На следующую ночь подобный маневр производила 5-я кавдивизия. Кавалеристы отходили перекатами, всегда имея надежный тыл. Что бы ни предпринимали фашисты, они всегда встречали на участке конников жесткое сопротивление. Я покидал кавалерийский корпус Белова с чувством, которого не испытывал еще ни на Западном, ни на Юго-Западном, ни здесь, на Южном фронте. Ни у пехотинцев, ни у танкистов, ни у летчиков. В спаянном, крепком соединении Белова я, наконец, обрел то, чего подспудно не хватало мне с самого начала войны — ощутил уверенность. Есть у нас бойцы и командиры, которые совсем не страшатся врага, есть полки и дивизии, которые на равных сражаются с неприятелем и способны бить его, повернуть ход событий в свою пользу.

18

Дочка моя, знакомясь с черновыми набросками этой книги, сказала однажды:

— Па, иногда ты далеко уходишь от главной цели.

— От какой?

— Ты ведь пишешь о дяде Осе… Об Иосифе Виссарионовиче, — поправилась она. — А сам, бывает, надолго оставляешь его. В семнадцатом году. Или вот в сорок первом, когда уехал на Южный фронт.

— Но так было.

— Понятно, что было. Но ты хоть вспоминай в поездке о Сталине, по телефону с ним говори. Какой-нибудь литературный прием используй.

— Для чего?

— Чтобы все время высвечивать основной персонаж, сводить к нему все нити. Этому даже в школе учат.

Я крепко призадумался: права моя умница или нет? Лишь после долгого размышления дал ответ ей и себе. Прежде всего: это книга не только о Сталине, это моя исповедь, повествование о собственной судьбе, в силу ряда обстоятельств неразрывно связанной с судьбой Иосифа Виссарионовича. Уже сама наша близость говорит о некоторых чертах его характера, душевного склада. По принципу: с кем поведешься, от того и наберешься. Или: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Такова одна сторона. Но есть еще и другая — правда жизни. Можно, разумеется, использовать различные литературные приемы, различные конструкции. Пожалуй, даже интереснее было бы читать. Надобно ли показывать процесс моих рассуждений, поисков… Вот возвращаюсь я с Южного фронта, докладываю Сталину о поездке, о своих наблюдениях, мы в живом разговоре делаем какие-то выводы, намечаем планы. Похоже на правду, почти правда, но ведь было все же не так. К Сталину стекалась информация по многим каналам, он выслушивал различные соображения и предложения. В том числе и мои. Вот и хочу показать, как и какие мысли рождались у меня, видевшего события собственными глазами, советовавшегося с товарищами. Хочу раскрыть хотя бы один источник сведений и идей, питавший Верховного Главнокомандующего. Так что читатель простит, вероятно, мне довольно продолжительные разлуки с основным персонажем. Ведь так или иначе все сказанное здесь прямо или косвенно «работает» на Сталина, как и вообще всегда работал на него я, видя в нем и только в нем ту силу, которая способна управлять нашим огромным многонациональным, невероятно сложным государством.

Нужен ли мой подробный рассказ о пребывании в начале августа на юге Украины? Думаю — да. Не только для того, чтобы дать представление об общей обстановке, о состоянии разноизвестной 18-й армии, о 2-м кавкорпусе, которому предстоит сыграть заметную роль в развернувшихся битвах, но главным образом для того, чтобы было понятно, как оценка положения на юге повлияла на последующие очень важные решения.

В Днепропетровске разыскал меня по ВЧ главнокомандующий Юго-Западным направлением Семен Михайлович Буденный. Сказал, что обо мне дважды с беспокойством спрашивал «хозяин», а следом каждый раз звонил Лаврентий Павлович, расспрашивая, где Лукашов. Органы Берии явно не срабатывали там, где мотала меня фронтовая судьба. Естественно, Семену Михайловичу ни к чему были подобного рода заботы. Он сказал, что немедленно высылает за мной самолет.

На автомашинах (в Днепропетровске до аэродрома и затем в Полтаве до штаба Юго-Западного направления) ехал гораздо дольше, нежели летел. Семен Михайлович еще в гражданскую привык устраиваться с комфортом в лучших домах с богатыми подвалами, с дородной купчихой или поповой дочкой. Теперь по возрасту и по маршальскому положению последние атрибуты были не обязательны, зато некоторые другие требования возросли, вошли в привычку. Для своего штаба Буденный выбрал весьма благоустроенный дом отдыха в большом сосновом лесу на песках, там даже воздух, настоянный на хвое, сам по себе был целебен. Тишина. Аккуратные дорожки. Красивые домики типа коттеджей, в которых разместились многочисленные сотрудники, от вольнонаемных до генералов. Я невольно подумал: сколько же лишних людей! А впрочем, это солидный резерв. Рано или поздно никто из военных товарищей не избежит отправки на передовую.

Семен Михайлович занимал особнячок, лишь немного превышавший соседние и, в общем-то, ничем не выделявшимся снаружи. Зато очень хорошо отделан был внутри. И мебель была редкостная: массивная, черного дерева. Забыл спросить, перевозили ее вслед за маршалом или каждый раз находили подобную на новом месте. Тогда еще можно было найти, еще сохранились кое-где остатки былой российской роскоши.

Буденный принял меня сразу и, как говорится, по-свойски, без церемонии. Он отдыхал. Был в форме, но без сапог, в теплых носках и шлепанцах, при такой обуви его широкие кавалерийские галифе казались еще шире, а сам он вроде бы ниже ростом. Попахивало жареным луком и чуть-чуть спиртным. Настроение у Семена Михайловича было неважное. Минорное настроение, если такое определение применимо к нему — грубоватому, сильному, волевому, с пышными седеющими усищами на смуглом, с чеканными чертами лица.