Страница 165 из 573
Мы с Иосифом Виссарионовичем, повторяю, ходили не по наезженной дороге, бегущей в Знаменское через поле, а правее, чуть заметному проселку или даже по тропинке, повторявшей все изгибы опушки. Шагаешь — и ни одного человека навстречу, разве что услышишь голоса женщин, работающих на грядах. Сосны с березами, много орешника, небольшие полянки — чудесный там лес. А в конце дороги, где проселок, превратившийся в тропку, сбегал по крутому склону на луг, горделиво высились старые липы, дубы. Но главное все-таки сосны. Огромные желто ствольные сосны, простоявшие столетия, много повидавшие, помнившие еще приезд царицы Екатерины. И другой старинный сосновый бор виднелся отсюда: за Москвой-рекой, левее Петрова-Дальнего. Там, над Истрой, стояли, может быть, самые высокие сосны во всем Подмосковье.
Мы спускались на луг. Несколько раз, еще до отъезда в Качу, в училище, ходил с нами Вася Сталин. Эти места ему тоже настолько понравились, что со временем он обзавелся дачей в этом лесу, правее нашего маршрута, за первым оврагом.
Прошагав лугом метров триста, мы по пологой тропинке поднимались в гору мимо небольшого кладбища в ограде (после войны оно совершенно исчезло), оставляя слева двуглавую красавицу церковь, проходили между нею и приземистым деревянным домиком священника (или дьякона?), летом сокрытого деревьями и высокой сиренью. В ту пору церковь еще работала, в ней и крестили, и отпевали… Боюсь, что именно наши прогулки сослужили для нее плохую службу. Молчит Сталин по поводу работающей церкви до поры до времени, а вдруг рубанет со всего плеча по местным властям за антирелигиозную пассивность?! Прикрыть бы ее без всякого шума. И прикрыли этак году в тридцать девятом, застраховавшись от неожиданностей, хотя Иосиф Виссарионович не выражал никакого неудовольствия. По-моему, даже приятно ему было видеть аккуратную, обихоженную церковь, он радовался спокойствию, доброму русскому благолепию и ничего не собирался менять, нарушать здесь.
Головотяпы выказали свое рвение, а Иосиф Виссарионович, как обычно в таких случаях, не стал вмешиваться. Если он и не одобрял разрушение церквей, старинных зданий, сбрасывания колоколов и прочих бесчинств, то и не выступал против по целому ряду причин. Сказывается, мол, народный гнев, копившийся веками. А религия в принципе бесполезна, несовместима с марксизмом. И вообще история показывает: любой диктатор всегда в конфликте с любой верой, даже если она формально поддерживает его. Дух верующего свободен, а это вызывает у диктатора по меньшей мере раздражение. Значит, он не полновластный хозяин. Тот же Гитлер притеснял церковь. Иосиф Виссарионович хорошо понимал, сколь важна и многообразна была объединяющая и просветительная роль православной церкви на огромных, со многими национальностями, просторах России. Храм, даже в далекой деревне, это, как правило, настоящее произведение искусства, воспитывающее эстетический вкус. Храм — архитектурный центр селения и всей близлежащей округи. Ориентир на местности (в метель или в тумане ехали, шли на звон колокола). Храм — это место сбора, это своего рода клуб, где можно было приобщиться к красоте и культуре (одно пение чего стоило!). Храм, религия — главный источник нравственного воспитания (не укради, не убей и многие другие заповеди). Храм — центр грамоты, образования. И вообще вся жизнь человека, от крещения до отпевания, была связана с храмом, с церковью. Во всяком случае, каждый был уверен, что его похоронят по всем правилам, что за него помолятся, его помянут. Ну, а еще: два-три священнослужителя в храме успешно выполняли то, что теперь делают многочисленные чиновники загсов, регистрировали в церковных книгах рождение и смерть прихожан, давали соответствующие справки.
К гонениям, которые обрушились на православную церковь сразу после Октябрьской революции, Сталин отношения не имел. Кому-то другому очень важно было уничтожить духовный источник, тысячу лет питавший народные массы, кому-то другому понадобилось перевести известное утверждение "религия — опиум народа", как "религия — опиум для народа". А это далеко не одно и то же. В январе 1918 года был принят декрет Совнаркома "Об отделении церкви от государства". За осуществление декрета, засучив рукава, принялись сотрудники пятого отдела Наркомюста, среди которых не было ни одного православного! Не об отделении церкви от государства пеклись подвижники этого отдела, который по справедливости называли Ликвидационным. Они, действительно, ликвидировали все и вся, что связано было с православной верой: монастыри, храмы, памятники, священнослужителей. Трудно сказать, сколько всего было расстреляно, зарублено саблями, замучено в тюрьмах протоиреев, митрополитов, священников. Только с 1918 по 1922 год и только по суду было расстреляно 2691 церковнослужителей, 1962 монаха, 3447 монахинь и послушниц. А сколько без суда и следствия?!
В те же самые годы ликвидированы были около семисот монастырей (дававших, кстати, большое количество сельхозпродуктов). Часть монастырей превратили в тюрьмы, некоторые затем приспособили под лагеря: благо заборы и стены были высокие, а подвалы обширные. Вот так действовал Наркомат юстиции, и отнюдь не под руководством Сталина творились вышеупомянутые беззакония и безобразия. Наоборот, во второй половине тридцатых годов Иосиф Виссарионович делал попытки остановить процесс разрушения, были приняты меры по сохранению памятников культуры, развернулись реставрационные работы, особенно после войны. Восстановлены были дворцы и храмы, взорванные гитлеровцами. Вместо того чтобы валить все на Сталина, можно провести общественное расследование хотя бы но нескольким случаям, выявить и морально осудить настоящих виновников.
Вот Знаменская церковь, объединяющая весь живописный ландшафт, являвшаяся неотъемлемой частью триады ансамбля старых храмов (Уборы, Дмитровское, Знаменское). Мы с Иосифом Виссарионовичем не сразу даже и заметили, что церковь бездействует, что опустел домик священника. Какой же перестраховщик отдал распоряжение прикрыть храм, обрекая его на разрушение? С кого спросить?
Во время войны церковь еще служила людям, в ней находился склад. Это уже потом начали бить и калечить бесхозное помещение. Но основной удар, уже после смерти Сталина, нанесла храму киностудия «Мосфильм». Она сняла в том районе несколько картин: очень уж местность красивая, своеобразная. В церкви учинили реальный пожар, необходимый по сюжету, и выгорело внутри все, что могло гореть, покоробилось железо на куполах. Добили, в общем, деятели искусства замечательное сооружение, остались лишь голые стены да дырявая крыша. И никто не понес ответственности. Может, «Мосфильму» и восстановить храм за свой счет, воссоздать необходимую часть тройственного архитектурного ансамбля?!
До церкви (низом, по краю луга) мы с Иосифом Виссарионовичем доходили обязательно. Иногда нас ждала там машина, но чаще мы поднимались наверх, не привлекая внимания, пересекали главную, обычно пустынную днем улицу села, и далее шли по узенькому переулку, по которому из церкви носили на кладбище покойников (а после закрытия церкви все равно обязательно от нее); переулок всегда был усеян еловыми лапами различной давности — и усохшими, и свежими: так устилают здесь последний путь своих близких. Я имею в виду не маленькое исчезнувшее кладбище возле церкви, а большое и все расширяющееся кладбище, на котором хоронят не только жителей Знаменского. Старая часть его густо заросла сиренью, благоухающей по весне, над кустарником высятся мощные кряжистые сосны. В их кронах гнездится невероятное количество грачей и ворон, с рассвета и до позднего вечера царит там непрерывный то веселый, то озабоченный, то тревожный гомон.
Наши маршруты много беспокойства доставляли Николаю Власику. Он христом-богом молил меня предупреждать о прогулках заранее, чтобы мог принять свои меры, расчистить путь, поставить незаметную охрану. Но предупредить не всегда удавалось, бывало, что Сталин ко мне приезжал внезапно.
Однажды что-то произошло на улице Знаменского, кажется, похороны были там. Смущенный Власик встретил нас, едва вышли из леса. Сталин насупился, увидев его, на полуслове оборвал разговор. Терпеть не мог неожиданностей.