Тайный советник вождя

Егоров всегда оставался для Буденного старшим начальником, командующим фронтом, вызывавшим почтение. Чувствовал Семен Михайлович разницу, отделявшую его, выдвиженца, от настоящего талантливого полководца. Тем более что и для Сталина мнение Егорова являлось самым веским. А вот Тухачевский был для Буденного по-прежнему мальчишкой, поручиком, дворянчиком, хоть и талантливым, но совершенно чужим. "Случайно не побитый нами", — сказал он однажды. Семен Михайлович ненавидел его тяжко и затаенно: это осталось с весны двадцатого, когда Тухачевский при первой же встрече обвинил Буденного в неподчинении, в самостоятельной явке, в невыполнении приказаний и чуть не отдал под суд. Но чуть, вообще говоря, не считается, а вот Буденный считал. Кроме того, Тухачевский был уверен, что Семен Михайлович и Климент Ефремович (при молчаливом согласии Сталина) сознательно не выполнили приказ Ленина в двадцатом году о переброске Первой Конной армии под Варшаву. А это определило судьбу мировой революции, во всяком случае, лишило нас шансов на соединение с пролетариями Германии и Венгрии. Вот как далеко простирались рассуждения Тухачевского, и Семен Михайлович прекрасно понимал их весомость. Это уж не говоря о том, что Тухачевский прямо ставил в вину Буденному: занимался междоусобицей, борьбой за власть с Думенко, подвел под удар врага Конно-Сводный корпус, погубил две наших дивизии — Гая и Азина. Да не будь Сталина — трибунал занялся бы Семеном Михайловичем! Но пока Иосиф Виссарионович был жив и надежно защищал своего давнего соратника, Буденный следил за Тухачевским, как тигр из засады. Если пошатнется — добить. Чтоб разом ликвидировать дамоклов меч, постоянно висевший над ним и над головой Ворошилова. А Климент Ефремович, кроме того, вообще всей душой ненавидел бывших дворян, помещиков, царских офицеров. Эта его болезненная ненависть проявилась еще на VIII съезде РКП(б), когда Ворошилов был ведущей осью "военной оппозиции" и выступил с горячей, злой речью против привлечения в Красную Армию специалистов из числа «бывших», против ленинской позиции в этом вопросе. Владимир Ильич основательно окатил его холодной водой.

Ворошилов и Буденный, когда сложилась выгодная для них ситуация, сразу же воспользовались открывшимися возможностями. Напомню свои слова о том, что Сталина никак нельзя обвинять во всех репрессиях, в уничтожении отдельных лиц. Он повинен главным образом в том, что создал обстановку, в которой доносы, злоупотребление властью, беззакония стали обычным явлением. Да, Иосифа Виссарионовича раздражала, беспокоила самостоятельность, прямота суждений Тухачевского, Блюхера, Егорова, Уборевича, Корка, Якира и многих других военных руководителей. Сталин расчистил себе место на политической сцене, победил почти всех политических соперников, сделался единственным лидером в партии и государстве. Он уже свыкся с мыслью о своих особых руководящих способностях, привык к безусловному подчинению, а самая мощная, решающая сила в стране — армия и флот — еще не полностью принадлежали ему. Тухачевский, Уборевич, Блюхер и многие другие полководцы могли высказывать свое недовольство тем или иным решением, не преклонялись перед гениальностью вождя.

Товарищи, воевавшие на Южном фронте, но не в Первой Конной, знали о командующем Егорове, однако почти ничего не слышали тогда о Сталине. Для «восточников», сражавшихся на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке, Иосиф Виссарионович, как участник войны, вообще ничего из себя не представлял. Это вот повезло Тухачевскому, он был и «восточником», и «западником», со Сталиным встречался и в Москве, и на юге, и на Западном фронте. Ведь Иосиф Виссарионович выделял людей по двум признакам: использовал либо хорошо знакомых (даже с отрицательными качествами, на которых можно было "играть"), либо тех, кто демонстрировал ему свое преклонение, способность без возражений выполнять любое указание. Последних в армии и на флоте тогда было еще немного.

Как относился Иосиф Виссарионович к Тухачевскому? Могу сказать только одно: весьма уважительно. Ценил его ум, практическую хватку, стремление к новому. В мае 1931 года Тухачевский провел в Ленинграде необычайный парад: по Дворцовой площади прошли грузовики с бойцами в кузовах. Сталин одобрил пора создавать нашу мотопехоту. Тухачевский заботится о подготовке военных парашютистов — Сталин полностью «за». Таких примеров — множество. Но с Тухачевским Иосиф Виссарионович виделся изредка, зато рядом всегда находились рьяные противники молодого военачальника: Ворошилов, Буденный, Щаденко. Каждое слово, сказанное ими о Тухачевском, было наполнено ядом. "Прожектер. Чистоплюй. На скрипочке поигрывает. Занесся. С иностранцами знается. Нет ему полной веры". И так далее. Это постепенно действовало, как действует ржавчина на железо.

В ту пору Ворошилов любил повторять свой отзыв о давнем друге Александре Пархоменко: это был, дескать, замечательный, светлый человек, и вся его жизнь — как песня! А Тухачевский однажды уточнил неосторожно: "Как пьяная песня!" Подразумевался дебош в Ростове-на-Дону, удар шашкой красноармейца, захват автомашины командарма 8, за что, как мы знаем, Пархоменко осужден был в 1920 году военным трибуналом… Слова Тухачевского дошли до Климента Ефремовича и отнюдь не улучшили взаимоотношений двух военачальников. Даже не будь ничего другого, кроме этой фразы, Ворошилов все равно свел бы счеты…

В слякотный майский вечер 1937 года мне позвонил Сталин и попросил немедленно приехать. Я чувствовал себя неважно, у дочери была температура, хотелось побыть с ней, но не столь уж часто Иосиф Виссарионович вот так, не предупредив заранее, изъявил желание встретиться. Значит — не пустяк. В таких случаях не отказываются, на разные причины не ссылаются.

У Сталина только что закончилось какое-то заседание. Вероятно трудное. Еще не выветрился густой запах табака. Иосиф Виссарионович, расслабившись, сидел в кресле, в своей любимой позе: руки на животе, колени широко расставлены, а ступни, наоборот, сдвинуты. Сказал о том, что свирепствует грипп, посоветовал мне быть осторожным. Видно было, что ему хочется посидеть вот так спокойно, поговорить о пустяках, но он умолк, напрягся, встал и направился к своему сейфу, доставая из нагрудного кармана ключи. Открыл одну дверцу, лязгнул другой, протянул мне тонкую аккуратную папку:

— За эти бумаги Ежов заплатил три миллиона рублей. Посмотрите, стоят ли они такой суммы?!

Взял со стола кипу газет и вышел в соседнюю комнату. А я осторожно и даже с некоторым трепетом открыл папку. В ней было всего лишь пятнадцать-двадцать страниц. Сколько же стоила каждая из них? Каждая строчка?

Бросились в глаза штампы германской разведки — абвера: «Конфиденциально», "Совершенно секретно". Начал читать — и глазам своим не поверил. Это было письмо Михаила Николаевича Тухачевского к единомышленникам-военачальникам о необходимости избавить страну от гражданских руководителей и захватить государственную власть в свои руки. Назывались фамилии… Подпись была мне хорошо знакома, я видел ее много раз. Подлинная подпись Михаила Николаевича. И все же не верилось.

Все остальные документы были на немецком языке. На одном из донесений абвера — резолюция Адольфа Гитлера, с приказанием организовать слежку за генералами вермахта, которые по долгу службы встречались с Тухачевским и могли быть связаны с ним. Почерк и подпись — несомненно самого фюрера. Другие бумаги были второстепенны и не запомнились.

Я успел дважды прочитать все досье, прежде чем возвратился Сталин. На этот раз он не сел, а остановился возле степы, прислонившись спиной. Молча смотрел на меня.

— Иосиф Виссарионович, это лишь фотокопии.

— Но подписи подлинные, — мы удостоверились.

— Как попало к нам это досье?

— Документы были выкрадены во время пожара в здании абвера. Их пересняли. Фотокопия оказалась у главы чехословацкого правительства. Господии Бенеш сообщил нам.

— Я не убежден, что это не фальсификация!

— Но кому и зачем нужда такая фальсификация?

— Нашим противникам, которые намереваются воевать с нами. Этим досье они ставят под удар наших крупнейших военачальников.