Страница 33 из 94
После этого генерал Порошин связался по телефону с командующим армией. Стараясь говорить спокойно, он доложил о том, что произошло, какие меры приняты, и высказал свои соображения. «Хорошо, – ответил командующий. – Подождите».
Прохор Севастьянович ясно представлял себе, как высокий моложавый командарм шагает сейчас по комнате, обдумывает, взвешивает… Теперь он, наверно, разговаривает по телефону с командующим фронтом и слышит такой же ответ: «Хорошо. Ждите».
Командующий фронтом по комнате ходить не будет. Он грузный, осанистый. Он думает сидя, положив на стол тяжелые руки, поглядывая на карту. Может, он позвонит сейчас в Ставку…
Вся эта цепочка «работала» час двадцать минут. За это время фронт прорыва был расширен на два километра, через Дон переправился полк и рота танков.
– Порошин? Слушаете меня? – раздался в трубке голос командарма. – Бросайте вперед всю дивизию! Правый и левый сосед поддержат! Начинайте всерьез! В двенадцать буду у вас!
Прохор Севастьянович повесил трубку и засмеялся от радости, сказав себе: ну, ей-богу, научились же мы воевать, если за каких-то пару часов поломали громоздкий и сложный план. Оцеративная гибкость – это ведь свидетельство зрелости!
Он вызвал машину и поехал на плацдарм. По дороге в расчлененных колоннах быстро шли батальоны. Над Доном появились было немецкие самолеты, но, встреченные истребителями, повернули обратно, сбросив не больше десятка бомб.
С высоты Лысой хорошо просматривались позиции противника. Батальон Бесстужева ушел уже далеко вперед и вел теперь бой за населенный пункт – там, на самом горизонте, ползли вверх черные клубы дыма. Два полка, введенных в прорыв, «свертывали» вражескую оборону и вправо и влево. Многочисленные дзоты и заграждения противника оказались теперь бесполезными. Итальянцы отходили, почти не сопротивляясь. Через реку гнали на восток первые группы пленных.
День был необыкновенно удачным. Две стрелковые дивизии, вошедшие в прорыв, расширили его на пятнадцать километров. И на столько же километров в глубину продвинулся передовой полк, поддержанный танками. Но Прохор Севастьянович прекрасно понимал, что это только начало. Ближе к вечеру усилилось сопротивление, все чаще появлялись в воздухе немецкие самолеты. Из штаба армии сообщили: противник перебрасывает к месту прорыва крупные силы, в том числе танковую дивизию. Это значит, что главное удалось: резервы противника скованы.
Через Дон двумя потоками двигались на западный берег повозки и грузовики. Переправлялись артиллерийская бригада и стрелковые части. Приказ торопил их скорее выйти в первую линию, чтобы встретить контратакующего врага.
Глубокой ночью Прохор Севастьянович узнал еще одну хорошую новость. Ставка утвердила новое решение командующего фронтом. Утром, на трое суток раньше срока, в наступление перейдут главные ударные группировки, сосредоточенные на флангах.
Во время наступления командир полка, человек пожилой, осторожный, то по радио, то по телефону предупреждал Бесстужева: не торопись, не теряй связи, закрепляй рубежи. Будь его воля, он развернул бы полк по фронту, намертво сцепил бы фланги с соседями и полз вперед медленно, планомерно, не отставая от других и не выскакивая. Но обстановка требовала другого: гони врага, не давая ему опомниться, обходи укрепленные пункты, прорывайся в тыл, сей там панику. Этого же требовал и генерал-майор Порошин. Командир полка вынужден был подчиняться, хотя не очень верил в непривычные формы ведения боя. Он не настаивал на своем, только просил, предупреждал капитана Бесстужева, чтобы тот не погубил батальон, – боялся ответственности.
А Юрий не боялся. Началось настоящее дело, и сейчас самое неподходящее время беречь себя и людей. Надо выложить все душевные и физические силы, отбрасывать противника так же стремительно, как он шел сюда. Очень ведь далеко до границы! Что там до границы, даже до Киева, до Харькова сотни километров! Когда еще доберешься?
Самому Юрию столько пришлось отступать, так глубоко освоил он эту школу, что теперь без особого труда мог думать за противника, ясно представлял психологию драпающего солдата. Все шло, как по нотам, как бывало и раньше, только с одной существенной разницей: стороны поменялись ролями. Фронт противника прорван, контратаки его резервов отбиты. Части врага отходят разрозненно, управление нарушилось, приказов они не получают, что происходит рядом – им неизвестно. Сейчас один батальон во вражеском тылу способен сделать больше, чем дивизия, наступающая по фронту. Враг услышит пальбу у себя за спиной и начнет отходить.
Нашим при отступлении было все-таки легче. Своя земля, свои люди. Можно было укрыться в лесах, спрятаться в деревнях, переждать, потом пробраться на восток. А где укроются итальянцы и немцы? В лес не пойдешь, там снег выше пояса. В деревне бабы да ребятишки покажут красноармейцам, куда спрятались вражеские солдаты. Вот и старались гитлеровцы держаться кучей, не отставать от своих.
Сбивая в коротких стычках заслоны противника, батальон Бесстужева каждые сутки проходил по пятнадцать-двадцать километров. Тащили три противотанковые пушки, приспособив к ним брезентовые лямки; впрягались посменно И волокли по зыбкому снегу. Почти каждый боец обзавелся немецким «шмайсером» – автоматом. Трофейных патронов было много, а своих не доставляли.
На пути встретилось большое районное село, занятое противником. Командир полка приказал по радио остановиться и готовить атаку. Бесстужев велел радисту ответить, что сели аккумуляторы и связь прекращается. На всякий случай выделил один взвод, чтобы тот постреливал возле села, и рванул дальше на запад. К вечеру противник сам оставил районный центр. Колонна итальянцев отступала по следам Бесстужева. Юрий вынужден был развернуть батальон назад, лицом к востоку. Итальянцы оказались в западне. Голова колонны уткнулась в засаду, хвост тоже прижали русские, а вокруг сугробы.
Противник выкинул белый флаг. Сдались сразу человек шестьсот.
Через неделю после начала наступления, на подходе к железной дороге Валуйки—Лиски, Бесстужев встретил передовой отряд советского танкового корпуса, прорвавшегося с юга. Танкисты прошли ходом километров двести, перехватив все пути на запад, и вражеская группировка оказалась теперь в окружении. Почувствовав угрозу с тыла, итальянцы, немцы и венгры хлынули к станции Алексеевка, надеясь спастись. На дорогах все перемешалось. Советские подразделения оказывались порой впереди противника или шли рядом, по параллельным проселкам. Враг в спешке бросал машины и пушки, убегал налегке.
Бесстужев подумывал: не остановиться ли ему? Батальон таял не по дням, а по часам, хотя потерь почти не нес. Надо было выделять бойцов для охраны раненых, для конвоирования пленных, выставлять посты у захваченных складов.
– У меня задача железную дорогу заклинить, – сказал командир танкистов. – Если перехватим рельсы, тогда всем фрицам крышка, которые от Алексеевки и до самого Дона. Горючее у меня есть, но без людей, ты сам знаешь… Захватить можем, а закрепиться трудно. Немец озверел, плена боится. Собьет нас без пехоты.
– Там немцев нет. Венгры и итальянцы, – возразил Бесстужев. Он колебался. Станция Алексеевка не входила в полосу их дивизии. И не только дивизии, там, наверно, полоса соседней армии. Могут взгреть за самовольство. Да и людей мало. Но танкист рассуждает правильно.
– Итальянцев там не должно быть, – устало произнес танкист, помаргивая красными, воспаленными без сна глазами. – Итальянцев мы уже отсекли. А на железной дороге венгры. И двадцать четвертый танковый корпус. Немецкий.
– Ты наверняка знаешь? – заволновался Бесстужев, вверх и вниз ползали его брови.
– Вчера из штаба разведсводку получил. Остатки двадцать четвертого грузятся в эшелоны.
– Какие дивизии?
– Про дивизии не сказано.
Юрий и раньше слышал, что этот танковый корпус действует где-то поблизости. В прошлом году в него входила 4-я танковая дивизия, может, она и теперь там? Последний раз он встречался с нею под Тулой. У него еще большой счет к тем молодчикам, которые давили людей под Столбцами…