Страница 77 из 198
Давно уже не доносилась с востока канонада, было ясно, что война затягивается. Бойцы не знали, что делается за стенами крепости, как далеко отошла Красная Армия. У каждого в глубине души горела надежда: дожить, дождаться своих.
Ночами по очереди ползали к Мухавцу за водой, жадно пили ее, теплую, будто ржавую на вкус. Обшаривали трупы, доставая патроны. Иногда в ранцах убитых немцев удавалось найти неприкосновенный запас: галеты и шоколад. Шоколад сдавали командиру – для женщин и раненых.
Лица у всех от недосыпания и голода стали землистые. Одежда и кожа черны от грязи и колоти. Сашка Фокин похудел особенно сильно, дряблая кожа на щеках висела мешками, еще глубже утонули маленькие глаза. После того как стрелял он в Зину, на него иногда находило что-то: разговаривает, улыбается, а потом вдруг уставится в одну точку и молчит, будто ничего не слышит.
Сержант-пограничник все время хмурился, говорил мало, чаще других вызывался ходить за водой, а по немцам стрелял с каким-то злым удовольствием. Меньше всех изменился за эти дни Кулибаба. Он и выглядел моложаво, и улыбался, как и раньше, застенчиво, и, наверно, краснел, только не видно было под слоем грязи. Оттого, что чувствовал себя нужным человеком, Кулибаба держался уверенней, на равной ноге с Фокиным. Сашка теперь не посмеивался над ним и не покрикивал…
В каземат, пригибаясь, вошел старший лейтенант, командир участка, перебежал открытое место возле разбитой стены. Бойцы встали, поднялся даже раненный в ногу красноармеец у пулемета.
– Махорку переводите? – спросил командир. – Перекур с дремотой? Ну, докуривайте и вниз, в подвал.
– Мы только музыку дослушаем.
– А на нервы не действует?
– Злит, – сказал Сашка.
– Это немцы пускай злятся, – засмеялся старший лейтенант. – Бомбой нас взять не могут, штыком не могут, а песнями и подавно.
Из громкоговорителей лился игривый женский голос, разносился над затихшей крепостью:
Песня смолкла. В репродукторах щелкнуло что-то. Стало слышно, как откашливается диктор. Немец заговорил медленно, с легким акцентом:
– Доблестные защитники Брестской крепости! Русские солдаты! К вам обращается немецкое командование. Ваша армия разбита. Вы выполнили свой долг. Дальнейшее сопротивление ни к чему не приведет. Немецкое командование предлагает вам сложить оружие. Мы обещаем всем сдавшимся хорошее обращение, питание и заботливый уход за ранеными.
Диктор сделал долгую паузу, а потом заговорил более резко:
– Даем на размышление час. Если вы не сдадитесь, мы сравняем крепость с землей и убьем всех вас. Остался один час! Подумайте – жизнь или смерть.
Едва умолк голос диктора, из репродукторов послышалось мерное тиканье часов. Видимо, немцы поставили возле микрофона будильник, очень уж отчетливым был звук.
В казематах началось движение, красноармейцы неторопливо уходили вниз, в подвалы. Немцы народ точный, это уж проверено. Целый час будут тикать по радио, потом час вести шквальный артиллерийский огонь на разрушение и бомбить. Это время у бойцов считалось перерывом, можно было поспать со спокойной душой. Немцы и не подозревали, что каждое их предложение о сдаче в плен встречается с радостью. Какое-никакое, а разнообразие. И гарантия, что по крайней мере два часа не будет атак.
В каземате вызвался дежурить раненный в ногу пулеметчик; ему трудно было спускаться вниз, а потом снова добираться сюда. Укрылся он надежно. В одном месте на грудах кирпича плитой лежал кусок рухнувшей стены, под эту плиту и залез пулеметчик. Повозился там, устраиваясь, крикнул:
– В этой норе и прямое попадание не страшно. И обзор хороший. Идите, ребята, только курева оставьте. Для успокоения нервов.
Сашка, Кулибаба и сержант были уже у входа в подвал, когда диктор объявил по радио:
– Внимание! Осталось сорок пять минут! Жизнь или смерть? Выбирайте, жизнь или смерть?!
– Что-то быстро они время считают, – забеспокоился Кулибаба. – Мухлюют, наверно.
– Нет, это у них честно, – возразил сержант. – Прошлый раз ребята по часам проверяли…
Глубоко под землей в обширном подвале горела одна-единственная свечка. Фокин разыскал свободное место и а полу у стены, лег на бок, поджав ноги. Сон не приходил к нему. Хотелось пить. Сухое горло сжимали спазмы, язык был шершавый и горячий. Постепенно наплывало тяжелое полузабытье. Он слышал голоса, чувствовал, как шевелится рядом Кулибаба, а перед глазами появился вдруг берег в зеленой осоке, прозрачная вода: через нее видно было дно, маленькие желтые песчинки. Сашка наклонялся, еще секунда, и он коснется губами холодной воды, глотнет… Но вода уходила, отдалялась, исчезала.
– Тише, – тронул его за плечо сержант.
– Что? – очнулся Фокин.
– Стонешь очень. На другой бок перевернись.
Сашка промолчал. Дышал через рот, чтобы хоть немного охладить горящие сухим огнем горло и десны.
Начался обстрел. В подвале разрывы слышались глухо, чуть вздрагивал бетонный пол. Это было привычно. Фокин снова задремал. Но вот наверху грохнуло очень сильно, даже здесь, на большой глубине, качнулись стены. В подвале разом стих говор, все подняли головы к потолку. Два разрыва, еще более мощные, неслыханные до сих пор, сотрясли подвал; удар был так силен, что в полу возле Сашки появилась трещина – лопнул бетон. В ушах гудело. Кулибаба подолом гимнастерки зажимал нос: у него пошла кровь.
Сверху прибежал кто-то, стуча коваными сапогами по лестнице. Его обступили. Он рассказывал громко, захлебываясь:
– Аж дверь вышибло. Стальную дверь-то! Вот это бомбочка, небось целая тонна!
– Куда попала, видел?
– Ишь ты, хороший какой! Сам поглядел бы попробовал! Я в верхнем подвале сидел, там у ребят, которые ближе к двери, уши полопались. Эти, как их, перепонки…
Минут двадцать продолжались еще наверху взрывы, но таких мощных больше уже не было, и в подвале постепенно успокоились. А едва смолк грохот, от дверей закричали:
– Выходи! По местам!
Сашка выбрался во двор одним из первых и сразу закашлялся. Едкий вонючий дым щекотал горло. Висела в воздухе густая горячая пыль. Дышать было настолько трудно, что некоторые красноармейцы надели противогазы. Фокин глянул на казарму и не узнал ее. Там, где находился их каземат, кучами лежал битый кирпич. Рухнул большой кусок внутренней стены, обвалились перекрытия.
– Вот тебе и прямое попадание, – покачал головой сержант. – Правда, значит, тяжелую бомбу кинул.
– Куда теперь нам? – жался к Фокину ошеломленный Кулибаба, у которого все еще сочилась тонкой струйкой кровь из носа. – Где мы теперь будем-то, а?
– Тут и будем, – упрямо произнес Сашка. – В развалинах места много, всем хватит.
Во время бомбежки через реку поодиночке переправилось несколько немецких автоматчиков. Они укрылись в воронках на берегу Мухавца, среди уцелевших кое-где кустов, зарослей лопухов и крапивы. Надеялись ночью без шума пробраться в казематы, уничтожить русских пулеметчиков, открыть дорогу своим. Но красноармейцы уже привыкли ко всяким штучкам. Сашка, внимательно осматривая берег, заметил, как чуть-чуть шевельнулись голые ветки кустарника возле самой воды. Минут десять держал наготове автомат, не сводя глаз сотого места. А когда вновь шевельнулись кусты, дал длинную очередь. Над воронкой вскочил дюжий немец, закричал пронзительно, обеими руками держась за свой зад. Сделал шаг, другой, зашатался и грузно плюхнулся в воду.
– Ну вот, еще одним гадом меньше, – сказал Сашка, откладывая автомат. – Это тебе, Кулибаба, не тот тощий фриц, которого ты подвалил утром. Это такой дуб, из которого двух твоих сделать можно.
– В такого попасть легче.
– Ха, умник! Он же в яме лежал! Только лишь один квадратный сантиметр задницы наружу торчал. В этот сантиметр я и врезал… И учти, что это уже шестой мой крестник, каких я наверняка пришил, самолично и при свидетелях. А тех, что в общей свалке, я не считаю. Ты вот, Кулибаба, парень грамотный, десятилетку кончил. Потому я с тобой и знакомство вожу. У меня все друзья образованные, с неграмотными мне жить скучно. Так вот ты и окажи, если каждый из нас по одному немцу убьет, сколько мы их тут положим. Батальон?