Страница 194 из 198
Лошадь быстро, вскачь, неслась по укатанной дороге, а партизаны убегали медленно, увязая в снегу. Один из них, повыше ростом, хромал и все больше отставал. Когда сани остановились возле моста, он махнул рукой товарищу, указывая на кусты, а сам упал в сугроб.
– Возьмите его живым! – приказал Крумбах и дал длинную очередь по удалявшемуся партизану.
Но тот бежал пригнувшись, зигзагами, попасть в него было трудно. Пока Крумбах целился, раздался негромкий сухой щелчок выстрела. За спиной Фридриха всхрапнула, вскинулась на дыбы лошадь и тяжело рухнула на дорогу, оборвав постромки. Выругался ушибленный оглоблей Кислицын. Дед Сидор, закрыв руками лицо, скатился по крутому откосу.
Вторая пуля свистнула возле Крумбаха. Он лег на дорогу. Но теперь ему не виден был убегавший партизан.
– Леман! Стреляйте в них, черт возьми!
Сразу затрещало несколько автоматов и торопливо забухали винтовки. Крумбах, подождав с минуту, приподнялся. Солдаты лезли по снегу, растянувшись цепочкой. Маленький партизан, почти добежавший до кустов, теперь валялся, не двигаясь. А другой еще отстреливался. Солдаты залегли метрах в ста от него. Оттуда со стоном полз к дороге раненый. И только после того как Карл Леман бросил гранату, партизан прекратил огонь.
Стрельба утихла, но дед Крючок долго еще сидел под мостом, проклиная свою горькую жизнь и прося милости у богородицы. Потом, успокоившись, выкарабкался на дорогу. Немцы ходили злые, говорили отрывисто и резко. На санях лицом вниз лежал солдат с неестественно раскинутыми руками. А на соседних санях перевязывали другого, раздев его до пояса. Раненый дрожал и всхлипывал.
Крючок от греха подальше решил убраться с дороги к Кислицыну, стоявшему поодаль. Стараясь не зачерпнуть в валенки, медленно лез по сугробам.
– А, явился, старая кляча, – недружелюбно встретил его начальник полиции. – Если в штаны наклал, не приближайся.
Дед не ответил. Вытянув длинную шею, он смотрел, как двое немцев обшаривают карманы убитого. Потом немцы оставили этого партизана и направились к другому.
– Ишь, черт! – бормотал, наклонившись, Кислицын. – Шапка-то на ем серая, армейская. А полушубок хороший… Эй, старая кляча, мотайся сюда, – позвал он. – Помоги валенки снять. А то ноги заколодеют, не сдерешь потом.
Крючок подступил ближе, опасливо косясь на убитого, и вдруг ахнул, поднял руку в крестном знамении.
– Григорь Митрич! Спаси царица небесная! Как бог свят – Григорь Митрич!
– Ну, ты, не пяться. Пужливый больно! – прикрикнул Кислицын. – Опознал, что ли? Кто это?
У Крючка чуть не сорвалось с языка: дескать, земляк, стояловский. Но спохватился. Еще подпалят немцы деревню в отместку, сгорит и его добро. Сказал поспешно:
– А как же, как же! Человек этот очень на весь район известный. Одуевский он, Булгаков его фамилия. Партейный коммунист, осохимом командовал…
– Вот оно что-о-о! – протянул Кислицын. – Слышал я про него… Допрыгался, значит, начальничек. Давно пора!
Дед Крючок, подвинувшись бочком и не глядя в лицо мертвого, ухватился за валенок, потянул на себя. Труп мягко подался, пополз по снегу.
– Ты не тащи, не тащи, холява! Ты дергай! – закричал Кислицын, наступив ногой на грудь убитого.
Этот проклятый мост доставил Крумбаху много забот. Переправляться по нему было совершенно невозможно. Он постепенно прогибался, провисал посередине, и было удивительно, как не рухнул еще до сих пор. Утром с востока подошел санный обоз. Потом подъехала машина с боеприпасами. Возле моста образовался затор.
Крумбах приказал готовить оборону на высоком бугре, откуда хорошо просматривалась дорога. Солдаты делали валы из снега и поливали их водой.
Сам Крумбах занялся переправой. Решил срыть крутые склоны берегов, сделать пологие спуски, пропускать машины и повозки прямо по льду. Чтобы отогреть землю, разожгли большие костры, используя бревна от моста, политые бензином. К кострам стекались солдаты. Здесь были не только обозники, шоферы, но и пехотинцы. Они говорили, что вчера русские заняли населенный пункт в тридцати километрах отсюда и что на пути противника осталось только несколько маленьких гарнизонов. Значит, казаки будут здесь ночью, в крайнем случае – завтра утром. О казаках говорили, понизив голос. Это слово наводило страх, Крумбах не верил болтовне. Почему маленькие гарнизоны? А где же фронт, где войска? В его представлении группы обмороженных, укутанных в тряпье солдат, подходившие время от времени с востока, никак не вязались с давно сложившимся представлением о регулярных немецких частях. К мосту подходили тыловики, всякий сброд из вторых эшелонов. А настоящие солдаты впереди. Они такие же, как его люди: сытые, крепкие, тепло одетые.
К середине дня возле моста скопилось уже десять грузовиков, полсотни саней и повозок. Крумбах подчинил себе всех водителей и обозников, заставил готовить переправу. День стоял солнечный, мороз уменьшился. Работа подвигалась быстро, и Крумбах был доволен. Он надеялся до наступления темноты перебросить на западный берег все обозы, а потом, судя по обстоятельствам, отвести своих солдат на теплый ночлег в Дубки или возвратиться в Одуев.
Унтер-офицер Леман умудрился приготовить крепкий кофе. Целый термос прекрасного горячего кофе! Крумбах и Леман пили его с коньяком, ощущая, как растекается по жилам благодатное тепло. И в это время Фридрих услышал испуганный крик:
– Козакен! Козакен!
Отбросив термос, обер-лейтенант подбежал на бугор. То, что он увидел, вначале успокоило его. Русских было совсем мало, не стоило поднимать столько шуму. Километрах в двух от бугра медленно ехали по дороге пятеро всадников. Самое удивительное – почему они здесь? Но теперь не имело смысла размышлять об этом. Крумбах оказался на передовой линии, и нужно было принимать бой.
Еще во время прошлой войны в германской армии говорили, что против казаков могут устоять только немцы. Крумбах много слышал об этих русских кавалеристах, известных всему миру своей храбростью. Сейчас обер-лейтенант с любопытством разглядывал их в бинокль. Они ехали на низкорослых лошадках, только под передним всадником конь был высокий и тонконогий. Одеты в обычные красноармейские шинели, с накинутыми поверх плащ-палатками, которые прикрывали, как попоны, крупы коней.
Очевидно, они уже заметили немцев. Один из них повернул лошадь и поскакал обратно. Остальные медленно приближались. Ехавший первым снял с головы шапку и замахал ею. Вероятно, он что-то кричал, но голоса не было слышно. Потом всадник поднял карабин и выстрелил несколько раз.
Главные силы русских следовали за своей разведкой. Не прошло и часу, как вдали показалась колонна. Кавалерийская часть приближалась на рысях, оставляя за собой легкое снежное облачко, поднятое копытами. Голова колонны спустилась в овраг и скрылась из виду. Постепенно там же исчезли почти все всадники.
В овраге русские несколько задержались. Они оставили там лошадей, развернулись в цепь и повели наступление двумя группами: правей и левей дороги. Шли красноармейцы очень медленно, так как снег был глубокий. Двигались они не прямо на бугор, откуда стреляли немцы, а обходили возвышенность с двух сторон, оставив дорогу свободной. Крумбах не сразу понял их маневр. Но вскоре на дороге появилось несколько танков, выкрашенных в белый цвет. Танки тоже продвигались медленно, останавливались и посылали два-три снаряда.
Бой развертывался неторопливо. Русские или очень устали, или надеялись, что немцы сами покинут рубеж – так думал Фридрих. И он действительно увел бы своих солдат, потому что противник значительно превосходил его. Обер-лейтенант подчинил себе пехотинцев и имел теперь девяносто человек с пятью пулеметами. Он мог бы задержать спешенных кавалеристов, но против танков у него не было пушек.
Крумбаха связывали обозы. Оставался единственный выход: дождаться, пока будет готова переправа, пропустить на тот берег сани и повозки, посадить солдат в грузовики и ехать в Одуев, заминировав за собой дорогу.