Королеву играет свита

— Но ведь суд решил…

— Суд был настроен против меня. Они подкупили его, подкупили свидетелей! Но ведь есть и высший, Верховный суд! — Нина многозначительно поднимала палец вверх".

Интервью в «Советском экране» с интересом изучала вся страна. Это была редкая возможность разглядеть чужое грязное белье.

В ответ на интервью Нины появилась небольшая заметка в одной из центральных газет. Называлась она «О моральном облике некоторых советских артистов». В ней говорилось: "Ни для кого не секрет, что жизнь, которую ведут работники кино, что та любовь, которую им дарит советский зритель, зачастую самым пагубным образом сказывается на моральном облике человека. В отличие от буржуазного общества, у нас нет так называемых «звезд», ведь у нас все равны, ведь артисты — обычные граждане своей страны. Но порой киноактеры бездумно копируют поведение буржуазных знаменитостей, забывают о требованиях самокритики, начинают считать себя выше простых людей и думать, что им «все позволено». И вот такая, с позволения сказать, «звезда» уже строчит письма в Верховный суд, где, прикрываясь званиями и медалями, которыми наградил его народ, требует то, что ему не положено по праву. История известной артистки Тарабриной уже не раз обсуждалась в центральной печати. Суд определил ребенка, брошенного ею еще во младенчестве, под опеку отца. Но Тарабрина и ее муж кинорежиссер все еще продолжают кляузничать, интриговать, писать по инстанциям.

Новый суд, изучив материалы дела, вновь решил, что ребенку лучше расти без матери. Трудно представить, как нужно запятнать себя, чтобы суд отказал женщине, матери в праве воспитывать ребенка…"

Катя тоже прочитала интервью в журнале и заметку в газете. Прочитала и прижалась к бабушке, обняв ее изо всех своих цыплячьих сил.

— Бабушка, какие они все злые! Ты у меня лучше всех, бабулечка! Правда ты меня никогда никому не отдашь?

— Правда.

— Никогда и ни за что? — настаивала Катя.

— Никогда и ни за что! — печально отвечала бабушка.

— Честное партийное?

— Честное партийное.

Но и она обманула девочку. Обманула, как обманывали Катю все, всегда, всю жизнь. Она предала ее и оставила одну, бросив на произвол судьбы. Через четыре года бабушка умерла от рака.

Вот уже несколько лет Тарабрину не давала покоя идея снять фильм о Пугачеве. Он допоздна просиживал в Ленинке, изучая исторические труды о пугачевском восстании, выбирал из антологий народные песни, изучал обычаи XVIII века, ездил по пугачевским местам. Вскоре его заявка на литературный сценарий была принята на «Мосфильме». Тарабрин был захвачен этой идеей и ради нее забросил все другие дела. Он даже перестал сниматься в кино, хотя его часто звали на съемочную площадку известные режиссеры.

Однако высокое кинематографическое начальство внезапно изменило свои планы. Съемки фильма были заморожены. Доводы были следующие: сейчас нужнее картины о современности.

Приближалась пятидесятая годовщина советской власти. Новый сатирический сценарий Тарабрина был принят в штыки. Во время обсуждения его заявки на студии имени Горького было сказано:

— Картина представляется настолько неутешительной, что вряд ли она принесет много радости зрителям, желающим посмеяться над своими недостатками и трудностями в наступающем юбилейном году.

На эти жизненные неудачи Тарабрин ответил удесятеренной силы запоем. Он пил в течение трех недель, приводя домой собутыльников и случайных знакомых.

Нина разрывалась между годовалой дочкой и мужем. И она опять была беременна!

Семейные скандалы следовали один за другим. Нина кричала мужу, чтобы он или перестал пить, или убирался вон, а тот кидался на нее с кулаками. Нина закрывала лицо, отворачивалась, загораживая живот, и проклинала тот день, когда судьба свела их вместе.

— Ненавижу! — кричала она истерично. — Ненавижу! А Иван, вместо ответа, доставал бутылку водки и дрожащими руками шарил в шкафу в поисках стакана. Не найдя, пил из горлышка, вытирая мокрые губы рукавом рубашки.

Набушевавшись, он отправлялся спать. Во сне он становился тихим и спокойным. Лицо разглаживалась, жесткая линия губ мягчела, горькая складка между бровей исчезала бесследно.

Глотая слезы, Нина собирала разбросанные вещи, сметала битую посуду и шептала проклятия. А потом присаживалась на краешек кровати, глядя на мужа:

— Господи, и за что я люблю его так, проклятого? Избавь меня. Господи, от этой любви.

Всего-то через какие-нибудь пять лет ее мольбам суждено будет сбыться.

Порой Нина со вздохом просила старую подругу Кутькову:

— Лен, посиди с Дашкой, а? Мне нужно в магазин, а потом в женскую консультацию забежать.

Кутькова всегда служила для нее палочкой-выручалочкой. Безмолвная, она бесшумно появлялась в квартире Тарабриных и безропотно принималась за самую грязную, самую неблагодарную работу.

— Милая, что б я без тебя делала? — порой признавалась Нина.

Она действительно была очень благодарна подруге. Кутькова жила на противоположном конце Москвы, и поэтому, когда дела задерживали ее допоздна в шумном доме Тарабриных, ей стелили раскладушку на кухне. Утром она вставала раньше всех, чтобы приготовить горячий завтрак, помыть посуду, а потом незаметно исчезнуть до тех пор, пока ее помощь не понадобится вновь.

Тарабрин не замечал бессловесную подругу жены. Как ему было замечать ее, когда он ничего не видел вокруг себя, кроме бутылки? Кутькова для него была не женщина, а вообще какое-то инопланетное существо — некрасивая, с неприятно выпуклым лбом, с огромными залысинами, с серыми тусклыми волосами. Тихая, безгласная, бесцветная, как тень.

— Что мне делать, Лена? — жаловалась Нина. — Я думала, что хоть дети отвлекут его от бутылки, а он только хлеще пьет. У него же язва…

С подобным успехом можно было пожаловаться стенке или собственному отражению в зеркале. Кутькова лишь сочувственно качала головой и вздыхала, однако ничего путного посоветовать не могла.

Только однажды между подругами пробежала черная кошка. Это случилось уже после рождения Иришки. Малышке было два года, когда Нину впервые выпустили за границу на кинофестиваль.

Фестивальная комиссия при Госкино решила фильм «Цена лжи» отправить на кинофестиваль в Венецию. Фильм обещал сорвать там премию, кроме того, чиновники из «Совэкспортфильма» были не прочь прокатиться в Италию под эгидой кинофестиваля.

— Ты никуда не поедешь, — насупился Иван, когда Нина, сияя от восторга, сообщила ему о поездке. Ревность к фонарному столбу — это был его конек.

— Но, Ваня, такой шанс бывает только раз в жизни! — заплакала жена. — Я почти не снимаюсь, сижу с детьми, из дома ни ногой. Почему я не могу поехать?

— Потому что я так сказал! — отрезал Тарабрин и шваркнул дверью, уходя из дома.

Несколько дней он был трезв, как стеклышко, и потому пребывал в злом и раздражительном состоянии.

Все дело сварганил Макс Руденко. Вечером он притащил бутылку, будто бы у него случился день рождения. Даже Нина не возражала, когда муж налил себе рюмку. Ради поездки в Италию она была готова на все!

От водки Тарабрин быстро захмелел и рассиропился. Озорно шлепнул ладонью жену по заду, приласкал подбежавшую к нему дочку.

— Вань, — попросила Нина жалобно, — ведь ты уже был за границей, а я никогда. А вместо меня опять впихнут чиновничью жену. Я в фильме снималась, а она себе шмоток там накупит за мой счет!

Она знала любимую мозоль Тарабрина. Чиновники от кино и их жены привозили из фестивальных поездок барахло, которое невозможно было купить в советских магазинах, отдыхали за границей на полную катушку, тогда как режиссеры и артисты прозябали в Союзе на голодном пайке.

— Ну а дети как же, — сдаваясь, спросил он, — кто с ними останется?

— Кутькова! — просияла Нина. — Я договорюсь с ней! На следующий день Кутькова молча переселилась к ним. Поскольку квартира была крошечная, все семейство обитало в одной комнате, и ей опять пришлось довольствоваться кухней.