Эхо

Пирс, не торопясь, подошел к окну и уставился вниз, на Флит-стрит, где по мокрому асфальту, бампер к бамперу, тащились под дождем бесконечные автомобили. За оконным стеклом царила приторная праздничная обстановка, имитируемая огнями рождественских елок, посыпанных искусственным снегом. Более, чем когда-либо, редактор чувствовал сейчас, что как никогда близко подошел к завершению своей журналистской карьеры.

— Какое именно решение? — поинтересовался он.

Дикон порылся в груде бумаг на своем столе и выудил из нее один лист: — Что-то вроде консенсуса: сложил мнение политиков, религиозных лидеров и разных лоббистских группировок. Какие, на их общий взгляд, изменения произошли в обществе за последние двадцать лет? — Он сверился с текстом. — Отмечается общий рост семейных неурядиц, наркомании и алкоголизма у подростков, а также ранние беременности у тинейджеров. Эти тревожные цифры я и хочу пустить в начале материала.

— Очень тоскливо, Майк. Давай что-нибудь свеженькое. — Пирс глядел вниз на сплошную массу плывущих по улице черных зонтов и невольно думал о том количестве похорон, в которых ему довелось участвовать.

Дикон глубоко затянулся сигаретой, сверля взглядом спину редактора:

— Ну, например?..

— Что-нибудь вроде решения правительства о принудительной стерилизации матерей-одиночек. И тогда, может быть, я плюну на это интервью с миссис Пауэлл. Есть у тебя что-нибудь вроде этого? — От дыхания Пирса стекло слегка затуманилось.

— Нет, — равнодушно произнес Дикон. — Как ни странно, я до сих пор не смог найти ни одного политика, который оказался бы настолько глуп. — Он привел бумаги на столе в относительный порядок. — А как тебе вот это: бедные всегда вокруг нас, и единственное наше отношение к ним — это любовь.

— И кто же это сказал?

— Иисус Христос.

— И это, по-твоему, занятно?

Майк безразлично пожал плечами:

— Не то, чтобы очень, но задуматься заставляет. За две тысячи лет никто не смог найти лучшего решения. Во всяком случае, нигде никогда никакой политик не смог справиться с этой проблемой. Нравится это кому-нибудь или нет, но даже при коммунизме имеется своя категория неимущих.

— Но мы политический журнал, а не борцы за возрождение христианской морали, — холодно заметил Джей-Пи. — Если тебя оскорбляет копание в грязном белье, следовало оставаться в «Индепендент». Подумай об этом в следующий раз перед тем, как заявить мне, что не хочешь запачкаться.

Дикон выпустил в воздух над головой колечко дыма:

— Ты не можешь позволить себе роскошь выгнать меня, — пробормотал он. — Только моя подпись под напечатанными материалами и удерживает эту рухлядь на плаву. Ты прекрасно знаешь, что если бы дешевые газетенки не растаскивали по своим страницам мою информацию и не сделали бы из моего материала о системе здравоохранения настоящий ужастик, 99,99% населения страны даже не подозревали бы о существовании «Стрит». Так что я для тебя — неизбежное и необходимое зло.

Сказанное отнюдь не было преувеличением. За десять месяцев сотрудничества Дикона с редакцией, после пятнадцати лет полного застоя тираж стал заметно увеличиваться. Но, даже учитывая этот фактор, издательство представляло собой всего одну треть того, чем оно являлось в конце 70-х и начале 80-х годов. Для возрождения «Стрит» в полном объеме требовалось нечто более радикальное, чем публикуемые время от времени статьи Майкла. По мнению Дикона, вывод напрашивался сам собой: новый главный редактор со свежими идеями. Места для Пирса в этой конструкции не оставалось, и тот прекрасно сознавал ситуацию.

Улыбка, которой Джей-Пи одарил Майкла, смахивала на ухмылку гремучей змеи:

— Если бы ты подал материал о здравоохранении так, как велел тебе я, то выиграли бы ты, а не желтая пресса. Почему ты поскромничал и не назвал в открытую фамилии тех пострадавших детей?

— Потому что я был связан словом, данным их родителям. И, — с нажимом произнес Дикон, — я не верю, что фотографии искалеченных детей помогут реализовать лишнее количество экземпляров.

— Тем не менее, они печатались повсюду. И вместе с фамилиями.

«Да, — внутренне согласился Дикон, — и я до сих пор не могу этого забыть». Тогда ему пришлось приложить массу усилий, чтобы сохранить анонимность пострадавших семей. Потом, конечно, соседи распустили языки, но его вины в этом уже не было.

— Я к этому непричастен, — вслух произнес он.

— Ты с самого начала знал, что сладкоречивая болтовня продержится недолго. Кто-нибудь обязательно расколется, и это только дело времени.

— Я должен был это предвидеть, — поправил редактора Дикон, щурясь от сигаретного дыма. — Кстати, я долго думал о твоих взглядах и выслушивал твои советы. В результате, я пришел к выводу, что ты не пожалеешь и родной бабушки, лишь бы заполучить лишнего подписчика.

— Неблагодарная ты все-таки скотина, Майк. Твоя преданность делу смахивает на дорогу с односторонним движением, не так ли? Вспомни, как ты пришел сюда, умоляя меня дать тебе работу, когда Малькольм Флеттер стер тебя в порошок? Ты проторчал без работы два месяца, не зная, куда податься. — Его указующий перст обвиняющим жестом уперся в Дикона. — Ну, и кто протянул тебе руку? Кто помог думать еще о чем-то, кроме свалившихся на тебя неудач?

— Ты.

— Вот именно. Поэтому ты должен как-то отблагодарить меня. Быстренько переоденься и отправляйся за хорошими снимками и цитатами из исповеди этой жирной тори. Не забудь добавить в материал остроты. — С этими словами редактор прошел к выходу и, хлопнув дверью, покинул кабинет Дикона.

Майку хотелось догнать этого вспыльчивого маленького босса и сообщить ему о том, что всего две недели назад Малькольм Флеттер предложил ему вернуться в «Индепендент», но он был слишком мягкосердечен, чтобы поступить так, и поэтому остался сидеть в своем кресле.

Джей-Пи, в конце концов, был не единственным человеком, ощущавшим наступление худших для «Стрит» времен.

Лайза Смит присвистнула от восхищения, увидев Майкла, поджидавшего ее у дверей редакции в половине восьмого вечера.