Страница 3 из 21
Глава 2. В ПАЛАТЕ ДЕПУТАТОВ
Кто-то, кажется Гладстон, сказал, что ничего не может быть опаснее, свирепее и страшнее обезумевшей овцы. Не бывает человека болтливее и бестактнее дипломата, сошедшего с рельсов.
Сэр Филипп Рамон был человеком особенного темперамента. Не думаю, чтобы какая-нибудь сила в мире могла остановить его, раз решение его было обдумано и принято. Это был человек сильной воли, с квадратным подбородком и большим ртом, с тем оттенком синих глаз, который бывает либо у жестоких преступников, либо у знаменитых полководцев. Но теперь сэру Филиппу было страшно.
Посторонний человек, не колеблясь, описал бы Рамона, как жалкого труса, боящегося не только смерти, но и малейшей физической боли.
— Если эта история вам неприятна, — любезно предложил премьер-министр на заседании Совета два дня спустя после появления статьи в «Мегафоне», — почему бы вам не отложить билля? В конце концов, у нас есть более важные дела для обсуждения в Палате, и не следовало бы слишком затягивать сессии.
Слова были встречены общим одобрением.
— Нет и нет! — министр иностранных дел решительно стукнул кулаком по столу. — Я проведу билль, иначе мы окончательно испортим отношения с Испанией, Францией и со всеми державами Союза.
Премьер-министр пожал плечами.
— Позвольте сказать вам, Рамон, — произнес генерал-прокурор Балтон, — мне кажется, вы несколько неосторожно поступили с печатью. Правда, мы вам предоставили полную свободу, однако ваши откровения с корреспондентом «Мегафона»…
— Моя откровенность, сэр Джордж, сегодня не обсуждается, — сухо возразил Рамон.
Позже, идя по двору рядом с министром финансов, генерал-прокурор не удержался и пробормотал: «Старый глупый осел», и моложавый страж британских финансов понимающе улыбнулся.
— Правду говоря, Рамон попал в трудное положение. Во всех клубах только и разговоров, что о Четырех. А в Карлтоне я встретил человека, рассказавшего такие вещи, от которых у меня волосы встали дыбом. Он только что вернулся из Южной Америки и привез оттуда сведения о новом преступлении этих людей.
— Вот как!
— Они убили президента или кого-то в этом роде в одной из этих беспокойных республик… Восемь месяцев назад, об этом писали газеты… Они повесили его… Ночью вытащили его из кровати, зажали рот, завязали глаза, потащили на место народной казни, повесили на общественной виселице — и скрылись.
Генерал-прокурор понимал, что сделать это было нелегко, и хотел расспросить о подробностях, но в этот момент к министру финансов подошел секретарь и увел его.
Когда министр иностранных дел показался в коляске, толпа, собравшаяся вокруг Палаты Общин, приветствовала его сочувственными криками. Он понимал, что толпа приветствует его потому, что разделяет с ним чувство опасности: это и радовало и раздражало. И было бы гораздо приятнее, если бы она смехом и шутками встретила весть о существовании таинственной Четверки.
В вестибюле Палаты его окружили депутаты, члены его партии, осторожно задавая вопросы и явно побаиваясь его злого языка. Толстый невоздержанный депутат Западного Брондсбери не выдержал:
— Послушайте, сэр Филипп, неужели вы придаете значение угрожающим письмам? Вы не должны обращать на них внимания. Я ежедневно получаю по два-три таких на протяжении нескольких лет.
Министр крупными шагами уходил от депутатов, но депутат Тестер схватил его за руку:
— Послушайте…
— Идите к черту, — послал его министр и быстро скрылся в кабинете.
— У него отвратительный характер, — резюмировал почтенный депутат. — А впрочем, старик изрядно напуган. Придавать значение каким-то анонимным письмам…
Кучка народных избранников в курительной обсуждала событие.
— Я глупее ничего не слышал, — категорически произнес один. — Мифическая Четверка восстает против всего цивилизованного мира, против соединенных сил всех могущественных держав…
— Исключая Германию, — прервал депутат Скотт.
— О, ради Бога, оставьте в покое вашу Германию. О чем с вами ни заговоришь, вы тотчас тычете в нос преимущества германских учреждений.
— Конечно, — охотно подхватил Скотт, — вспомните, что в Германии в стальной и железной промышленности производительность на одного рабочего поднялась на 45 процентов…
— Вы полагаете, Рамон возьмет назад билль? — спросил седой депутат Ольдгет Ист, не желая слушать немецкой статистики.
— Рамон? Ни за что! Он скорее умрет.
— Странная история, — подытожил Ольдгет Ист, и с ним тотчас согласились три лондонских пригорода и одно провинциальное местечко.
Раздался резкий и продолжительный звонок, и толпа депутатов устремилась в коридор.
Статья 9 билля об улучшении путей сообщения была принята, и поправка: «Дальнейшее будет определено особой инструкцией» собрала правительственное большинство в двадцать четыре голоса. Исполнив долг, депутаты вернулись к прерванной беседе.
— Я всегда говорил и буду повторять, что член кабинета, если он настоящий государственный деятель, — изрекал почтенный депутат, — не должен обращать внимания на свои личные чувства.
— Правильно!
— Да, на свои личные чувства, — повторил оратор. — Прежде всего, он должен помнить о долге перед государством. Вы помните, что я говорил третьего дня Баррингтону, когда обсуждались сметы? Я говорил: честный государственный деятель должен обращать исключительное внимание на пожелания избирательного корпуса. Действия министра Короны должны сообразовываться с мнением большинства избирателей. Не столько даже с мнением, сколько с чувствами… нет, с высшими инстинктами… Одним словом, вообще… я тогда ясно выразил, что я понимаю под обязанностями министра…
— А я, — начал было Ольдгет Ист, но ему помешал лакей, подавший на блюде серо-зеленый конверт.
— Никто не терял письма?
— Как будто никто.
Старый депутат взял конверт и, порывшись в кармане, достал очки.
— «Членам Палаты Общин», — прочел он и поверх очков оглядел окружавшую его кучку.
— Какой-нибудь каталог, — пожал плечами толстый депутат из Западного Брондсбери.
— Не похоже, — ответил Ольдгет Ист, взвешивая письмо в руке.
— Значит, какое-нибудь объявление, — продолжал Брондсбери. — Я получаю их каждое утро: «Не зажигайте свечей с двух концов» или что-либо в этом роде. На прошлой неделе какой-то тип прислал мне…
Старый депутат вскрыл конверт. Прочтя первые строки, он густо покраснел:
— Будь я проклят!
И стал читать вслух:
«Граждане.
Совет министров собирается провести меру, которая отдаст в руки злейшего из современных правительств горячих патриотов, самоотверженно работающих для освобождения своей страны. Министра, от которого зависит внесение этого законопроекта в Палате, мы предупредили, что, если он не возьмет обратно билля, мы вынуждены будем его убить.
Нам чрезвычайно досадно было бы прибегать к такому крайнему средству, так как мы знаем, что министр этот вообще честный и неплохой человек. Поэтому обращаемся к депутатам старейшего в мире Парламента с просьбой употребить все свое влияние и убедить министра не настаивать на проведении билля.
Будь мы обыкновенными убийцами или жалкими анархистами, мы легко могли бы взорвать это здание и похоронить под его обломками многочисленных депутатов уважаемого Собрания. Чтобы вы могли убедиться, что наши угрозы не шутка, мы просим вас взглянуть под стол у стены в этой комнате. Там вы найдете адскую машину достаточной силы для того, чтобы разрушить значительную часть этого здания.
Четыре Справедливых Человека ».
Приписка: «Мы вынули запал из адской машины, так что она не представляет опасности».
Прежде, чем письмо было дочитано до конца, лица слушателей побледнели.
Тон письма был столь спокоен и убедителен, что глаза всех невольно направились в сторону стола у стены.