Слово

Самый лучший способ решения проблемы, посчитал он в тот день, это просто проигнорировать ее. Если не становиться с ней лицом к лицу, она может просто испариться. Если же проблемы уходят, значит — их и не существует. Во всяком случае, до самого конца года.

Естественно, самый лучший способ решить проблему — это проигнорировать ее и выпить.

Потому-то он и пил, начиная с конца октября, весь ноябрь и большую часть декабря — он пил как в старые времена. Он потреблял алкоголь галлонами, в качестве противоядия от проблем, связанных с мыслями и бизнесом, от общего замешательства, от одиночества. Единственной проблемой стали пробуждения, потому что в этот момент ты был трезвым и совершенно одиноким.

Никогда еще в своей жизни не чувствовал себя столь одиноким — что в постели, что вне ее.

Зато он помнил старинное лекарство от этой напасти, и теперь принимал его в огромных дозах.

Девицы, женщины, которые выглядели намного лучше раздетыми и в горизонтальной позиции — они были повсюду, и их всегда было легко выловить для успешного загула — вот он и обратился к ним. Актрисочки с большими сиськами, невротичные цыплята из полусвета, свободные профессиональные давалки — все те, кто приходил к нему в офис по делам, все те, кого он сам находил в барах и дискотеках или же по объявлениям в газетах (только-спроси-не-желает-ли-она-завести-дружка) — все они кайфовали или пьянствовали с ним, раздевались вместе с ним, трахались вместе с ним — но потом пришел момент осознания, что он был все так же одинок.

Ведь до сих пор никакого участия не было, а Ренделл отчаянно желал человечности для себя.

Человеческого контакта, обладавшего значительностью, а не просто секса.

Как-то ночью, совершенно нагрузившись, он решил позвонить Барбаре в Сан-Франциско, чтобы только поглядеть, что из этого может выйти, если даже не поможет. Но когда экономка ответила: «Это дом семейства Бурке», Ренделл вспомнил, хотя и через пьяный туман, что несколько месяцев назад Барбара вышла замуж за Артура Бурке, и потому грохнул ни в чем не повинную трубку об стенку.

Другим вечером, снова пьяный, возможно, что даже сильнее, чем в прошлый раз, и потому настроенный слюняво и меланхолично, он подумал о том, чтобы на сей раз позвонить своей последней долговременной подруге — Дарлене Николсон — где же, черт возьми, могла она быть? — ну да, в Канзас Сити, чтобы вымолить у нее прощение и возвратить в свою постель. Он ни на мгновение не сомневался в том, что она бросит своего дружка, этого зеленого пацана, Роя Ингрема, и прибежит к нему. Но, уже подняв трубку, он вспомнил, что глупенькая Дарлена изо всех сил мечтала о замужестве, и как раз по этому поводу произошел их разрыв в Амстердаме, поэтому он положил трубку на место, а вместо нее взял в руки бутылку.

В своих болезненных поисках Ренделл даже рискнул утратой своей замечательной секретарши в течение последних трех лет, Ванды, как-то вечером, уже перед самым уходом с работы, сделав ей предложение, чувствуя себя и возвышенно, и одновременно паршиво, желая ее, кого-угодно… лишь бы не оставаться одному. И она, эта замечательная, полногрудая, независимая чернокожая девушка, которая знала его как облупленного и ни капельки не боялась, она только сказала: «Да, босс, я вот только удивлялась, когда же вы попросите».

И она соединилась с ним этой ночью, удивительное тело цвета черного дерева, длинные руки, раскрытые ему навстречу, розовые соски торчали для него, пышные бедра раскрылись для него, и она любила его, и это продолжалось целый месяц ночей. Она соединилась с ним — без какого-либо расчета, не из желания закрепиться на своей работе, не из материнского чувства, которое Ванда испытывала к Ренделлу, но только из чувства глубокого, истинного, человеческого понимания его желаний и его нынешнего состояния, поэтому ее любовь к нему была только жалостью. И через месяц, додумавшись до этого, стыдясь и все же благодаря от всего сердца, он освободил ее от своей постели, чтобы оставить своим большим другом и секретаршей.

И наконец, на прошлой неделе, с почтой пришел конверт с маркой, на которой был штамп: ROMA. Внутри была чудесная поздравительная открытка — Счастливого Рождества и С Новым Годом — а на обратной стороне было сообщение. Глаза Ренделла поискали подпись отправителя. Отправитель звался очень просто: «Анжела».

Она часто думала о нем, размышляла над тем, что он делает, молилась о том, чтобы ему было мирно и хорошо. Ее отец оставался таким же, ни живым, ни мертвым, абсолютно не осознавая того чуда, которое открыла миру его лопата. У ее сестры все было хорошо, равно как все хорошо было и с племянниками. Что же касается ее самой, то она была занята, очень занята, особенно теперь, когда Библия пошла в свет; Анжела отвечала на сотни писем, направленных ее отцу, она была занята написанием статей и раздачей интервью от имени отца. Но на неделе она прилетит в Нью-Йорк, где Уилер будет участвовать в телевизионном шоу. Ее приезд намечен утром в Рождество. Жить она будет в гостинице «Плаза». «Если ты считаешь, что в этом будет какой-то смысл, Стив, то я буду рада видеть тебя». А после этого простая подпись: «Анжела».

Ренделл не знал, что ей ответить, поэтому он и не ответил, хотя бы для того, чтобы объяснить, что в Нью-Йорке его как раз и не будет, что он обещал родителям побыть с ними в течение недели между Рождеством и Новым Годом; что как раз в это время туда же, из Калифорнии в Висконсин, приедет и его дочь, так что он никак не сможет встретиться с Анжелой в Нью-Йорке, даже если бы он желал того — или осмеливался желать.

Письмецо Анжелы было первым трезвым событием, произошедшим с Ренделлом за пять с половиной месяцев. Второй — стал его приезд в Оук-Сити вчера вечером, чтобы порадоваться вместе с семьей украшенной блестками елкой и попить традиционный яичный пунш, лишь слегка сдобренный ромом, чтобы обменяться подарками в шикарных упаковках и вместе с Джуди слушать местную группу, распевающую рождественские песни под снежными хлопьями.

Третий же отрезвляющий момент произошел здесь, в первом ряду сидений Первой Методистской Церкви.

Совершенно неожиданно Ренделл осознал, что он сидит здесь на лавке, что проповедь Тома Кери закончилась, и что все, кто сидел с ним рядом, все, кто дороги его сердцу, родные и знакомые, поднимаются со своих мест.