Рэй задним ходом

С течением недель, пока Дженни продолжала увлеченно заниматься своими птицами, с Рэем начали происходить странные вещи: у него стали расти крылья. Впервые он обнаружил это, когда лежал в ванне. Нет, еще никаких перьев, но у лопаток, выступавших на спине подобием плоских двустворчатых раковин, вдруг выросли тонкие косточки. В первый момент Рэй почувствовал острое желание показать их Дженни, но по здравом размышлении решил немного подождать. Он хотел, чтобы это был поистине потрясающий душу момент. Он хотел скинуть халат и широко раправить полностью оперенные крылья. Что будет потом, он не знал. Возможно, он улетит.

Дженни никогда не проливала слезы по пустякам. Дженни вообще редко плакала. Но в то утро, войдя к нему в спальню, она плакала – не захлебывалась рыданиями, как Элоиза, а тихо, почти беззвучно плакала, и слезы струились у нее по щекам. Все те дни она пребывала в жутко взвинченном, смятенном состоянии: она не знала, как жить дальше. Поскольку не ожидала ничего подобного. Они еще так молоды, им еще нет и пятидесяти, но вся их совместная жизнь, прожитая в не бог весть каком взаимопонимании, уже почти закончилась. Дженни хотела сказать Рэю все это, но тем утром не сказала ничего – лишь показала, что лежит у нее в сложенных чашечкой ладонях: маленькая мертвая синичка, все еще теплая.

– Это тот кот, – сказала она.

– Готэм.

– Это уже третий за неделю. Третий, которого я нахожу. Бог знает, скольких еще я не видела.

Птенчик казался совершенно целым. Рэй не видел на нем никаких ран. Тот просто был мертвым.

– Он нашел гнездо на прошлой неделе, – сказала Дженни. Она помолчала, глотая слезы, и взяла птичье тельце в руку, словно горсть воды. – Потом притащил во двор вот эту крошку – я наблюдала в бинокль. Я выбежала из дома, и он от испуга выронил птенчика. Тот оказался мертвым. А потом он принес еще одного и еще одного. А родители птенчиков все налетали на кота с отчаянными, пронзительными криками. Только один из трех выжил. Душераздирающее зрелище.

– А где был я?

– Спал.

– На диване?

– Да.

– Ничего не помню.

– Ты же спал.

– Я имею в виду, что не помню, как спал на диване.

– Ты все время спишь на диване, – с улыбкой сказала она и повернулась, собираясь выйти из гостиной с мертвой птичкой. – Я не стану хоронить птенчика в нашем дворе. Просто отнесу подальше в лес. Положу на кучу хвои, для муравьев.

Она ушла. Рэй подумал о мертвом птенчике, уже третьем за последнюю неделю; обо всех, придушенных на прошлой; и о месте в лесу, где Дженни оставляет крохотные птичьи тельца на куче хвои, для муравьев.

Вероятно, им следовало поговорить с соседом, прежде чем осуществлять план Дженни, но, правду сказать, за все прожитые здесь годы они разговаривали с ним всего один раз, когда росшее у них возле дома дерево упало на двор соседа и тот вышел с бензопилой, чтобы распилить его. Рэй тоже хотел отпилить часть, но Морганрот сослался на какое-то постановление насчет упавших деревьев: мол, раз оно упало на его двор, значит, теперь принадлежит ему. Он был худым мужчиной с черными сальными волосами – не из таких мужчин, которых легко представить с бензопилой в руках. Теперь дерево является его собственностью, заявил он. Всю древесину он использует сам.

Поэтому, когда Дженни сообщила о своем намерении надеть Готэму колокольчик на шею без ведома Морганрота, Рэю ничего не оставалось, как согласиться с ней. С дивана Рэй наблюдал, как она куском сыра подманивает кота к заднему крыльцу. Он пришел сразу. Готэм был не злобным котом, просто жестоким убийцей. Пока он ел сыр, Дженни ухитрилась прицепить колокольчик к его антиблошиному ошейнику. Услышав звон, Готэм потряс головой и бросился прочь. Он остановился, повернулся, подпрыгнул высоко в воздух и снова побежал. Странный звук не стихал. Кот продолжал звенеть: Смерть с колокольчиком, подумал Рэй. Следующие несколько минут Готэм, пытавшийся убежать от того, что теперь стало его неотъемлемой частью, представлял собой смешное, жалкое и тягостное зрелище. Поэтому Рэй перестал наблюдать. Он снова лег, взял первый попавшийся журнал и попытался сосредоточиться, однако еще долго он слышал звон, беспрестанный звон колокольчика – но наконец все-таки наступила тишина. Рэй встал с дивана и снова выглянул в окно. Готэм лежал под деревом, совершенно неподвижно, даже не шевеля своим толстым черным хвостом.

Рэй надеялся, что крылья у него будут ярко-желтого и черного цвета, как у самца щегла. Он не знал, чем обусловливается расцветка перьев, но волосы у него (пока не выпали) были каштановыми. Но имеет ли это значение? Разумеется, он смирится с любой расцветкой, но Рэй не видел оснований не надеяться, хотя бы и на невозможное. Крылья еще не прорезались: набухшие почки у лопаток, скромнее скромного. Рэй решил побольше спать на животе, дать крыльям место для роста. И потому теперь спал на животе почти весь день. И он чувствовал легкость в теле. При глубоком вдохе он слегка воспарял над кроватью, словно во сне.

Дженни сказала, что ощущение легкости связано с тоской по потерянным волосам. До проклятой химиотерапии у Рэя была густая копна волос. Он всегда знал, что рано или поздно облысеет, но не предполагал, что таким образом. Одно время он считал шевелюру неотъемлемой частью своего существа. Теперь он пытался думать о ней как о никчемном предмете былого тщеславия, годной разве только на птичье гнездо. Лысый череп сиял. Глядя на свое отражение в зеркале, Рэй думал: «Я – маяк».

Колокольчик продержался всего лишь день. Когда они увидели Готэма в следующий раз, кот сидел в нескольких футах от заднего крыльца и вылизывал лапу; колокольчик исчез. Сосед промолчал. Теперь позиции окончательно определились: любители птиц против любителей кошек. Вечером, по возвращении с работы, Морганрот наверняка наведается к ним – возможно, с бензопилой.

Поскольку у Дженни имелся еще один колокольчик. Она так и знала, сказала она Рэю; она предполагала, что сосед снимет колокольчик, и потому купила сразу два. Для того чтобы нацепить на Готэма второй колокольчик, потребовался всего лишь еще один кусок сыра.

Но Готэм, казалось, сразу же привык к новому колокольчику. Доев сыр, он стремительно скользнул прочь, позванивая на ходу, к своему обычному месту – пню, возле которого несколько минут вылизывался. Ничего не происходило. Рэй чувствовал усталость и хотел уже отойти от окна, когда Дженни остановила его: Готэм увидел птицу и замер в напряженной позе, чуть припав к земле. На краю ванночки для птиц сидел голубь. Голуби медлительны – улитки в птичьем мире – и представляют собой легкую добычу для кота вроде Готэма. Но когда Готэм двинулся к птице – поначалу почти пополз, очень медленно, а потом пошел неслышной, крадущейся поступью, – колокольчик зазвенел, и задолго до того, как коту представился хотя бы минимальный шанс, голубь сорвался с края ванночки и улетел, а Готэм повернулся и отошел обратно к пню, лишь слегка обескураженный. Голубь вернулся через несколько минут, и Готэм повторил попытку – с тем же результатом.

Дженни торжествовала. На радостях она даже крепко обняла Рэя. Сегодня она спасла жизнь – и кто знает, сколько еще жизней спасет завтра? Поэтому она обняла Рэя, и жизнь голубя прошла сквозь них теплым током. Потом Дженни отстранилась от Рэя и взяла свой бинокль, а Рэй потащился к своему дивану, словно Готэм к своему пню.

– Вьюрки, – сказала Дженни. – Твои волосы. Вон они.

Рэй снова позвонил Элоизе.

– Твой холодильник пашет? – спросил он.

– Конечно, – ответила она.

– Забавно, – сказал он. – Я никогда не видел, чтобы холодильник пахал.

– На самом деле мой вспахивает по пол-огорода каждый день.

Все было как в детстве. Рэй закрывал глаза и видел себя и сестру детьми, крутящими диск зеленого телефона на кухне. Потом он возвращался и настоящее и обнаруживал вдруг, что лежит на диване в гостиной один-одинешенек и Дженни поблизости нет, – и тогда чувствовал страшную пустоту в груди. – На самом деле я звоню по делу, – сказал он.