Страница 57 из 73
– Я должна посоветоваться об этом с Бьёрном! – сказала она, поднявшись, и вышла из горницы.
Бьёрн, сын Поннара, выслушал рассказ жены, ни разу не изменившись в лице и не сводя глаз с Эрленда.
– Бьёрн, – в отчаянии сказала Осхильд, – кто-нибудь должен поклясться в том, что видел, как она сама наложила на себя руки!
Глаза Бьёрна стали медленно темнеть, и в них загорелся отблеск какой-то жизни; он взглянул на жену, и губы его скривились в улыбку:
– Ты хочешь сказать, что я должен быть этим человеком?
Фру Осхильд стиснула руки и протянула их к нему:
– Бьёрн, ты сам понимаешь, как это важно для них!
– А ты считаешь, что мое дело все равно уж пропащее? – медленно спросил он. – Или же ты считаешь, что во мне еще сохранилось так много от мужчины, каким я был когда-то, что я посмею принести ложную клятву, чтобы спасти этого юношу от гибели? Я, которого самого медленно топили все эти годы с той поры! Топили, говорю я! – повторил он.
– Ты говоришь это потому, что я состарилась, – прошептала Осхильд.
По горнице резко пронеслось рыдание Кристин. Она забилась было в угол около кровати фру Осхильд и сидела там неподвижная и безмолвная. Но теперь вдруг начала громко плакать. Как будто голос фру Осхильд обнажил ей сердце. Голос этот был полон воспоминаний о сладости любви; казалось, он впервые заставил Кристин полностью осознать, какая любовь была у нее и у Эрленда. Воспоминание о горячем и пылком счастье нахлынуло на нее и смыло все остальное – смыло жестокую ненависть и отчаяние минувшей ночи. Она знала только о своей любви и о воле выдержать все до конца.
Все трое взглянули на нее. Потом господин Бьёрн подошел к ней, взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза:
– Так ты, Кристин, говоришь, что она сделала это сама?
– Все, что вы слышали, правда, до последнего слова, – твердо сказала Кристин. – Мы угрожали ей, пока она это не сделала.
– Она готовила для Кристин более ужасную участь, – сказала Осхильд.
Господин Бьёрн отпустил девушку. Он подошел к телу, поднял его на руки, снес в ту кровать, где Элина спала прошлую ночь и положив лицом к стене, хорошенько покрыл одеялами.
– Иона и того слугу, которого ты мало знаешь, отошли домой в Хюсабю с известием, что Элина едет вместе с тобою на юг. Пусть они едут в обеденное время. Скажи, что женщины спят здесь, пусть они поедят в поварне. А потом переговори с Ульвом и Хафтуром. Грозила она и раньше покончить с собой? Так что ты мог бы представить свидетелей, если об этом будут спрашивать?
– Всякий, кто бывал у меня в усадьбе последние годы, что мы провели там вместе с нею, – устало сказал Эрленд, – может засвидетельствовать, что она грозила лишить себя жизни, а иногда и меня, когда я говорил, что хочу расстаться с нею.
Бьёрн грубо засмеялся:
– Я так и думал. Вечером мы оденем ее в дорожное платье и посадим в сани. Ты сядешь рядом с нею…
Эрленд пошатнулся:
– Я не могу!..
– Бог знает, много ли в тебе останется от мужчины, когда ты еще лет двадцать поживешь своим умом! – сказал Бьёрн. – Ну, а вожжи держать сможешь? Тогда я сяду с ней. Мы будем ехать ночами и по пустынным дорогам, пока не спустимся к Фруну. По такому морозу никто не разберет, как давно она умерла. Мы заедем в странноприимный дом к монахам в Руалстаде. Там мы с тобой засвидетельствуем, что вы поссорились, сидя позади меня в санях. Достоверно известно, что ты не хотел жить с нею после того, как с тебя сняли отлучение, и ты сватался к девушке, равной тебе по происхождению. Ульв и Хафтур должны всю дорогу держаться в стороне, чтобы им в случае надобности можно было поклясться, что Элина была жива, когда они видели ее в последний раз. Ведь на это ты сумеешь их уговорить? У монахов пусть ее положат в гроб, а потом ты сторгуешься со священником о ее погребении и о покаянной епитимье для тебя самого… Да, это не очень красиво! Но ты так все запутал, что лучшего ничего не придумаешь. Не стой же, как беременная баба, .которая того и гляди повалится без чувств! Помоги тебе Бог, парень, ты, верно, никогда еще не испытывал, каково ощущать острие меча под кадыком!
С гор дул ледяной пронзительный ветер – над снежными сугробами взвивался блестящий, как серебро, тонкий дымок в голубом от лунного света воздухе, когда мужчины собрались уезжать.
Две лошади были запряжены гуськом. Эрленд сел в сани вперед. Кристин подошла к нему.
– На этот раз, Эрленд, ты должен постараться послать мне известие, как сошла поездка и что случилось с тобой.
Он сжал ей руку – Кристин показалось, что кровь брызнет из-под ногтей.
– Так ты все еще решаешься держаться меня, Кристин?
– Да, все еще, – сказала она и потом прибавила:
– В этом поступке мы с тобой оба виноваты, я подстрекала тебя, потому что хотела ее смерти.
Фру Осхильд и Кристин долго стояли, глядя им вслед. Сани ныряли вверх и вниз по сугробам. Они скрылись было за ухабом – потом снова показались ниже, на покрытом снегом склоне. Но вот мужчины въехали в тень от высокой скалы и скрылись из виду.
Обе женщины сидели перед очагом, спиной к пустой кровати, из которой фру Осхильд вынесла все одеяла и солому. Они обе чувствовали, что позади них, зияя пустотой, стоит эта кровать.
– Хочешь, переночуем сегодня в поварне? – спросила, между прочим, фру Осхильд.
– Все равно, где бы ни лечь! – сказала Кристин.
Фру Осхильд вышла во двор взглянуть на погоду.
– Да, если ветер разыграется или если настанет оттепель, то им не успеть отъехать далеко, как уже все откроется, – сказала Кристин.
– Здесь, в Хэуге, всегда ветрено, – ответила фру Осхильд. – Нет признаков, что погода переменится.
Они опять уселись, как раньше.
– Ты не должна забывать, – сказала фру Осхильд, – какую участь она готовила вам обоим!
Кристин тихо ответила:
– Я думаю о том, – что, может быть, у меня явилось бы такое же желание, будь я на ее месте!
– Никогда бы ты не захотела, чтобы другой человек стал прокаженным! – с жаром сказала фру Осхильд.
– Помните ли, тетя, вы говорили мне как-то, что хорошо, если человек не решается делать то, что кажется ему некрасивым. Но не так уж хорошо, если он считает что-либо некрасивым потому лишь, что не решается это сделать.
– Ты никогда не решилась бы на это дело, боясь греха, – сказала фру Осхильд.
– Нет, не думаю, – сказала Кристин. – Ведь я уже сделала много такого, о чем раньше думала, что никогда на это не решусь, боясь греха. Но тогда я не понимала, что кто согрешит, должен попирать ногами других.
– Эрленд хотел покончить со своей распутной жизнью еще задолго до того, как повстречал тебя, – с жаром ответила Осхильд. – Уже давно между ними все было кончено.
– Я знаю это, – сказала Кристин. – Но у нее, вероятно, не было причин думать, что намерения Эрленда настолько тверды, что ей не удастся поколебать их.
– Кристин, – просящим и боязливым голосом сказала Осхильд, – ведь ты теперь не бросишь Эрленда? Теперь вам нет иного спасения, как только спасать друг друга!
– Такой совет я вряд ли услышала бы от священника, – сказала Кристин и холодно улыбнулась. – Но я знаю, что не покину Эрленда, даже если бы мне пришлось растоптать ногами родного отца.
Фру Осхильд встала.
– Уж лучше нам чем-нибудь заняться, чем сидеть так, – сказала она. – Вероятно, мы все равно не заснем, если даже и попробуем лечь.
Она достала из клети маслобойку, принесла несколько мисок с молоком, перелила его в маслобойку и приготовилась сбивать масло.
– Дайте лучше мне, – попросила Кристин. – У меня спина помоложе.
Они молча принялись работать; Кристин стояла у двери в клеть и сбивала масло, а Осхильд чесала шерсть у очага. Только уже когда Кристин отцедила воду из маслобойки и начала мять масло, она вдруг спросила старуху:
– Тетя Осхильд, вы никогда не боитесь того дня, когда предстанете перед судом Божьим?
Фру Осхильд поднялась с места, подошла к Кристин и встала перед ней в полосе света: