Улав, сын Аудуна из Хествикена

– Это они, – сказал Арнвид. – Видать, они замышляют совсем иной сенокос. Ума не приложу, что за сенокос будет нынче в здешней усадьбе!

Поздним вечером дождь полил как из ведра, задымился белый густой туман, и клочья его понеслись над полями и ближними цепями лесистых гор. Улав и Ингунн укрылись под галерейкой ее стабура: юноша глядел с досадою на потоки ливня.

Тут мокрый тун перебежал Арнвид; он шмыгнул к ним и отряхнулся.

– Что ж ты не с ними? Неужто тебя не позвали на совет мужей? – с презрением спросил Улав.

Сам он хотел было последовать за мужчинами, когда те пошли в летнюю клеть к Ингебьерг, – они надумали держать совет там, где их не могли подслушать челядинцы. Но Стейнфинн приказал приемному сыну остаться в большой горнице со всеми домочадцами. Улав вознегодовал: ныне, когда он в мечтаниях своих уже полагал себя зятем Стейнфинна, он вовсе упустил из виду, что тот и знать не знает, как близки они к скреплению родственных уз.

Арнвид стоял, подпирая стенку и невесело глядя прямо перед собой.

– Я не собираюсь увиливать и последую за своим родичем, когда нужна будет моя подмога. Но держать с ними совет я не стану.

Улав глянул на друга – бледные, красиво очерченные губы сына Аудуна искривились в презрительной усмешке.

4

На другой вечер мужчины спустились с гор. Погода с утра была сухая, но после стало холодно, ветрено, а небо заволокло тучами. Колбейн ехал сам-шест, со Стейнфинном были семеро дружинников и Улав, сын Аудуна; Арнвид сопровождал их вместе со своим латником. Колбейн озаботился тем, чтобы в укромной бухте к северу от Мьесена стояли причаленные корабли.

Ингунн рано поднялась к себе на чердак и легла. Она не знала, сколько времени спала, как вдруг кто-то разбудил ее, коснувшись груди.

– Это ты… – сонно прошептала она, уже настолько очнувшись, что ожидала почувствовать у себя под рукой мягкий, как шелк, вихор Улава, но нащупала лишь полотняный плат на чьей-то голове. – Матушка?.. – несказанно удивилась она.

– Не могу заснуть, – сказала Ингебьерг. – Все брожу по усадьбе. Накинь платье и спустись со мною вниз.

Ингунн послушно встала и оделась, несказанно дивясь про себя.

Выйдя на тун, она увидала, что еще не поздно. Погода прояснилась. Почти полная луна повисла на юге, прямо над поросшей лесом горной грядой; бледно-алая, будто вечернее облако, она, однако же, еще не светила.

Рука матери горела, когда она взяла за руку дочь. Ингебьерг неустанно ходила взад и вперед по усадьбе, таща за собой и Ингунн, но говорила, будто обращаясь вовсе не к ней. Вот они остановились у изгороди одной из пашен и, перегнувшись через нее, стали смотреть вниз. Там на пашне была водомоина, заросшая по краям высокой, буйной зеленью, темной тенью отражавшейся в воде; но в этой маленькой сверкающей лужице, в самой середке, светила луна – она взошла теперь так высоко, что вся позолотилась и сияла.

Ингебьерг смотрела вдаль, туда, где озеро и селения лежали, затянутые мягкой, бледной дымкой.

– Не знаю, можешь ли ты понять: нынче для нас дело идет о жизни и смерти, – сказала Ингебьерг.

Ингунн почувствовала, как после слов матушки кровь отлила от ее лица и похолодели щеки. Она всегда знала то, что подобало знать об отце и матери, знала, какие великие события стоят у них на пороге. Но только сейчас, блуждая по усадьбе и видя, как потрясена до самой глубины души Ингебьерг, она поняла, что все это значит. С губ Ингунн сорвался негромкий вскрик – будто пискнула мышь.

Изможденное лицо Ингебьерг искривилось неким подобием улыбки.

– Тебе боязно бодрствовать эту ночь вместе со своею матушкой? Тура бы не отказалась остаться со мной, но она еще такое дитя, кроткое и нежное. Куда тебе до нее, ну да ты – старшая дочь! – пылко закончила она.

Ингунн крепко стиснула тонкие руки. Снова ей показалось, будто она чуть выше поднялась в горы и чуть дальше выглянула за пределы окружающего ее мира. Она всегда знала, что родители ее люди не очень старые. Но теперь поняла: они молоды. Их пылкая любовь, молва о которой дошла до нее, подобно преданиям старины, любовь их могла пробудиться и разгореться, как из тлеющих под пеплом угольев разгорается пламя. Изумленно и противу своей воли почувствовала она, что отец с матерью и сейчас любят друг друга – так же, как любят они с Улавом. Но любовь родителей настолько же горячее, насколько величественнее и полноводнее устье реки, нежели истоки ее на вершинах гор. И хотя Ингунн испытывала смущение при мысли о том, что ей вдруг открылось, ею вместе с тем овладело чувство гордости дивной судьбой отца и матушки.

Робко протянула она ей обе руки:

– Я с радостью буду бодрствовать с тобой всю ночь, матушка!

Ингебьерг крепко сжала руки дочери.

– Бог не может рассудить иначе, он поможет Стейнфинну смыть бесчестье, – пылко сказала она и, обняв девушку, поцеловала ее.

Ингунн обняла мать за шею. Как давно та ее не целовала! Она вспоминала о материнских поцелуях как о частице жизни, окончившейся той ночью, когда в усадьбу наехал Маттиас со своей дружиной.

Нельзя сказать, будто Ингунн очень недоставало этих поцелуев – ребенком она не была ласкова. То, что происходило между ней и Улавом, было чем-то совсем новым, доселе не изведанным. Их любовь пришла, как приходит весна, – в один прекрасный день она тут как тут, словно чудо, но вскоре уже начинает казаться: лето должно стоять вечно. Оголенная межа, пока она ничем не прикрыта, а лишь усеяна кое-где увядшей листвой, после того как вкруг камней растаял снег, – словно невспаханная узкая полоса среди лоскутков пашни. Но вот она оборачивается дремучими лесными зарослями, где дикие травы сплелись меж собой и уже почти немыслимо протоптать тропинку.

Теперь же по-весеннему оголенная юная душа Ингунн как бы покрылась зеленью и по-летнему расцвела. Ингунн прижалась своей прохладной нежной щекой к иссохшему лицу матери.

– Я с радостью стану ждать вместе с тобою, матушка!

Слова эти словно запали и в ее собственную душу – ведь она тоже должна ждать Улава. Казалось, ей и на ум не приходило, когда вчера вечером он вместе со всеми спустился с гор, что поход, в который собрались мужчины, может оказаться опасным. Ее охватил страх, – но то был всего лишь легкий трепет в глубине сердца. Всерьез она и подумать не могла, что с ее дружком может приключиться что-то дурное…

И все ж она спросила:

– Матушка… тебе боязно?

Ингебьерг, дочь Йона, покачала головой.

– Нет, господь бог сподобит нас отстоять свои права, ибо мы стоим за правое дело.

Заметив страх на лице дочери, она добавила с улыбкой, которая Ингунн не понравилась, улыбкой странной и лукавой.

– Видишь ли, дочь моя, нам улыбнулось счастье: король Магнус преставился по весне [37]. А Колбейн говорит: у нас есть родичи и други среди мужей, что ныне будут полновластными правителями в стране [38]. Правда, среди власть имущих немало и таких, кому по душе Маттиас, – ты помнишь, каков он из себя? Ах нет, ты не можешь помнить; он ростом не вышел, Маттиас-то… Хотя многие думают, что ему не мешало бы стать еще на голову короче. Королева Ингебьерг всегда его терпеть не могла. Уж поверь мне, иначе не сидел бы он в своем Бириде, когда все рыцари да бароны съехались в Бьергвин, где будет короноваться молодой король [39].

Она говорила без умолку, пока они шли вдоль плетней. Ингунн неудержимо захотелось рассказать матушке про Улава, сына Аудуна. Но она понимала: Ингебьерг так погружена в собственные думы! И не пожелает слушать ни о чем другом. Все же она не смогла удержаться и сказала:

– Не правда ли, худо, что Улав не успел забрать свою секиру?

– Да уж, отец твой порадел о том, чтобы все мужи, коих он взял с собой, были вооружены как подобает, – ответила хозяйка. – Стейнфинн не хотел брать с собой мальчонку, да тот выпросился следовать за ним… Вижу, ты зябнешь, – немного погодя сказала Ингебьерг. – Надень-ка плащ…

37

…король Магнус преставился по весне. – Имеется в виду смерть короля Магнуса VI в 1280 году.

38

…родичи и друга среди мужей, что ныне будут полновластными правителями в стране. – Речь идет о крупной знати – опекунах несовершеннолетнего короля Эйрика II, сына Магнуса VI, которым предстояло править страной.

39

…когда все рыцари да бароны съехались в Бьергвин, где будет короноваться молодой король. – Подразумевается Эйрик II (сын Магнуса VI и королевы Ингебьерг), по прозвищу Гонитель Попон (1280-1299). При нем начались гонения на духовенство, в которых он не участвовал, так как был еще мал. Стал королем после смерти отца в 1280 году. Находясь под влиянием матери, вел немирную политику по отношению к Дании, частично в союзе с убийцами короля Эрика Клиппинга.