Джек. В поисках возбуждения

Прежде чем начать изводить бумагу, лейб-медик королевского двора встал, немного прошелся вдоль кабинета и остановился возле портрета молодой женщины, висевшего напротив кресла, в котором джентльмен любил читать газеты. Удивительно, но казалось, что ноги сами собой подвели его к портрету той, из-за которой все произошло. Молодая женщина смотрела с портрета своими большими, вечно смеющимися глазами, дразня дерзкой красотой теперь уже вечной молодости.

«Обязательно женись, – тут же вспомнилось джентльмену известное высказывание греческого мудреца Сократа. – Попадется хорошая жена – станешь исключением. Попадется плохая – станешь философом».

Женщина с портрета продолжала смеяться, глядя в объектив новомодного тогда увлечения – фотоаппарата. Казалось, что она и после смерти смеется над своим никчемным мужем.

– Хлоя, – тихим шепотом, так, что было слышно лишь ему одному, прошептал джентльмен.

Лейб-медик еще с минуту неотрывно смотрел на жену, а затем решительно уселся за письменный стол. Он протянул руку к заранее заготовленным, очищенным и заточенным перьям, взял одно, покрутил в пальцах и только обмакнул в чернильницу, как в дверь кабинета тихо постучали.

– Войдите, – ответил хозяин красивым басом.

В кабинет вошла опрятная молодая горничная Мери, неся в руках бронзовый поднос с чайником, чашкой, молочником и сахарницей. Она аккуратно поставила поднос перед хозяином и, поклонившись, направилась к дверям. Мери знала, что после смерти жены хозяин любит сидеть в одиночестве, поэтому спешила покинуть кабинет.

– Мери, – окликнул ее лейб-медик, едва лишь горничная достигла двери.

– Слушаю, сэр.

– Мери, спасибо. И не беспокойте меня до утра.

– Слушаю, сэр, – повторила горничная и, немного поколебавшись, добавила: – С Рождеством вас, сэр.

– Спасибо, Мери, – кивнул головой джентльмен.

Едва горничная ушла, как он вновь взялся за перо, обмакнул его в чернильницу и крупно вывел на листе бумаги: «Рождество одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. Мое жизнеописание».

Когда-нибудь потомки скажут, что я породил двадцатый век.

Как мне называть себя? Как представляться потомкам? Именем, которое присвоили мне – Джек Джек Потрошитель.

Я родился 13 ноября 1854 года от Рождества Христова в родовом поместье в Суссексе, рядом с деревней Фулворт. Обширное поместье находилось на отшибе, располагаясь на южном склоне возвышенности Даунз, с которой открывается широкий и прекрасный вид на Ла-Манш. Оно было построено еще нашим прадедом, лордом Бэкуотером. С раннего детства до самого своего совершеннолетия я принужден был изучать историю нашего славного рода, а оттого она мне настолько прискучила, что не решусь вновь воспроизвести ее на этих листах. Скажу лишь, что корнями наш достославный род уходит во времена норманнского восшествия на престол, стало быть, мои корни следует искать где-то в нынешней Франции. Что ж, все мы иностранцы на этой планете.

Однако не могу не упомянуть моего деда, сэра Джейкоба. Он был яркой личностью, чье поведение повлияло на мои пристрастия, служа примером, достойным всяческого подражания. Ах, если бы я следовал этим пристрастиям всю жизнь, то не стал бы в рождественский вечер сидеть один, запершись в собственном кабинете, и писать свою биографию, стараясь хоть немного оправдать себя в глазах потомков.

Хотя если быть откровенным, то я ни о чем не жалею.

Итак, мой дедушка, сэр Джейкоб, был натурой весьма жизнерадостной и склонной к эпикурейству. Когда я родился, ему уже стукнуло шестьдесят два года, а он все так же любил жизнь, как и в девятнадцать лет. В сороковом году он уже окончательно переселился к своему младшему сыну, моему батюшке, в родовое поместье, стараясь как можно реже показываться в Лондоне, где его ожидали лишь недруги по политической партии и кровожадные кредиторы. Старикан любил покутить, занимая при этом деньги направо и налево, и это не способствовало увеличению семейного достатка. Промотав все свое состояние, то есть то, что оставила ему после смерти моя бабушка, после раздела между старшим и младшим сыновьями наследства, сэр Джейкоб счел, что теперь сыновья должны содержать его. Сначала старик решил было отправиться в Индию, где обосновался его старший сын, Генрих, но врачи, к которым в последнее время все чаще обращался эпикуреец, отсоветовали ему ехать в столь жаркую колонию, это, дескать, может пагубно сказаться на его неиссякаемом здоровье. Как же! Здоровье сэра Джейкоба подрывало только одно, и оно же послужило решающим аргументом в выборе, к кому из сыновей переехать. Я говорю о пьянстве. Узнав, что в Индии, а точнее, в Калькутте трудно достать настоящий портвейн, любимый напиток дедушки, сэр Джейкоб остановил свой выбор на младшем сыне.

И вот этот неугомонный человек, жаждущий удовольствий и понимавший жизнь как праздник, оказался в нашей глухомани. Не хочу обижать никого, кто живет сейчас в Суссексе, но эта та еще дыра. Расположенная рядом деревушка хоть и упоминается в Атласе Англии, выпущенном Географическим обществом, однако ж состоит всего из нескольких дворов да трактира, что располагается на главной и к тому же единственной улице, упираясь окнами в стоящую напротив гостиницу «Шахматная доска». Жизни скучнее невозможно было бы себе и представить, тем более что это была настоящая ссылка для такого деятельного человека, как мой дед. Но сэр Джейкоб был сделан не из того теста, чтобы скучать и грустить. Тотчас по приезде он взял бразды правления поместьем в свои руки. Мой отец, человек безвольный, с радостью передал ему управление, полагаясь, как и в других делах, на мнение своего отца. И то, что сэр Джейкоб промотал состояние за каких-то пять лет, нисколько его не смущало. Напротив, он даже подшучивал по этому поводу над стариканом, правда, весьма посредственно, сам же и смеясь первым своим шуткам, как бы намекая, что это юмор и стоит хотя бы улыбнуться. «Эх, Чарли, Чарли, – говаривал в такие минуты дед, восседая во главе обеденного стола в гостиной и жестом давая камердинеру понять, что можно бы и подлить в бокал немного портвейна. – Ты даже посмеяться-то толком не умеешь. Только пищишь, как полевка, что улепетывает от лисы».

Взяв бразды правления в свои руки, сэр Джейкоб тотчас же начал грандиозное переустройство поместья. Сначала он сделал огромный винный погреб, который заполнил своим любимым напитком. «Отличный погреб, черт возьми!» – восклицал старикан всякий раз, когда отец начинал уговаривать его поменьше тратиться.

Затем сэр Джейкоб расширил аллею, ведущую от ворот к парадным дверям поместья. После настал черед обновления конюшен. Отец мой пользовался лишь парой лошадей, запряженных в двуколку. С появлением деда в конюшне сначала появилась пара прекрасных чистокровных рысаков для выезда, затем еще пара – для лисьей охоты. Конечно, конюшню понадобилось обновить.

Дед носился по поместью, восседая на двуколке, руководил возведением новой ограды, ругался с арендаторами и проводил некие исследования в местном муниципальном архиве, считая, что существует ошибка в земельном обмере, после исправления коей мы сможем значительно расширить наши владения. Кроме того, он успевал возглавлять сезонные охотничьи выезды, собирающиеся во дворе нашего поместья с обязательной попойкой после возвращения с трофеями. Туши лисиц с роскошными золотисто-белыми хвостами охотники швыряли как попало прямо в прихожей, а я, когда все собирались в столовой, выкрикивая многочисленные тосты и звеня бокалами, садился на корточки перед убитыми животными и рассматривал их остекленевшие глаза, желтые с черными лучами, отходившими от зрачка. У многих лисиц даже после смерти из глаз текли слезы. Это было удивительное и настолько печальное зрелище, что я плакал вместе с ними. Честное слово!

Кроме пьянства и охоты сэр Джейкоб чрезвычайно любил, как он сам выражался, «волочиться за юбками». Надо признать, что даже после шестидесяти любовником он был выдающимся. Обычно за плотскими утехами старикан таскался в Фулворт. Тамошние селянки не могли устоять перед настоящим джентльменом. Не забывал он и о женах арендаторов. Сдирая с муженьков арендную плату, старик умудрялся еще и совращать их жен, видимо, обещая взамен подождать с оплатой. Что ж, по-моему, это честно.