Бирюзовая маска

Фигурка была вырезана из какого-то чистого белого дерева, но ребенком я играла с ней, пока она не стала серой от въевшейся в нее грязи. Я ее очень любила и обычно брала с собой в кроватку — она не была мягкой и пушистой, но как-то меня успокаивала.

Я перевернула ее, зная заранее, что я увижу. На ее основании внизу были вырезаны слова: Хуан Кордова. Однажды, когда мне было восемь лет, я спросила отца, кто такой Хуан Кордова, который вырезал птичку. Думаю, он не хотел отвечать, но в большинстве случаев мы были честными друг с другом, и в конце концов он сказал. Хуан Кордова был моим дедушкой в Санта-Фе. Он подарил мне эту фигурку, когда я была совсем маленькой.

После этого мой отец иногда упоминал о Хуане Кордова, и было видно, что он его недолюбливает. Отец сказал мне, что мой дедушка был тираном, он разрушал любые человеческие отношения, к которым прикасался, и я ни в коем случае не должна была с ним встречаться. Это, конечно, возбудило во мне еще большее любопытство, чем до того.

Деревянная фигурка переключила мое внимание на следующий «аргумент» в коллекции — обтрепанную страницу из журнала. Я однажды наткнулась на нее, когда вырезала бумажных кукол. Мне было тогда десять лет, и внимание мое привлек рекламный заголовок через всю страницу. «Кордова» было напечатано большими черными буквами, и я с интересом прочитала все объявление, запомнив его слово в слово.

«Кордова» было название магазина в Санта-Фе: одного из художественных магазинов-салонов с мировым именем. Его владельцем и управляющим был Хуан Кордова. В объявлении говорилось, что он сам — художник и резчик, коллекционер предметов искусства и не только искусства индейцев, но и сокровищ Испании, Мексики и стран Южной Америки. Объявление иллюстрировалось фотографией части витрины магазина, и я много раз смотрела на нее и пыталась подробно разглядеть резные фигурки, керамику и серебро, выставленные на ней. Эта реклама как бы говорила мне: «Приезжай в Санта-Фе». Все детство я фантазировала, и фантазии основывались на этом рекламном объявлении и на том, что Хуан Кордова — мой дедушка. В этом не было ничего пугающего, как и в портрете моей матери.

Что еще оставалось?

Любительский снимок — не очень ясный, — трое на фоне невысокого саманного домика: мужчина, женщина и ребенок. Мужчина — мой отец в молодости. Женщина — моя мать; у нее густые черные волосы до плеч, и она весело улыбается с фотографии. Одной рукой она касается плеча ребенка — это я. Когда бы я ни смотрела на эту фотографию, мне всегда казалось, словно что-то меня тянет, как будто я могу снова очутиться в том времени и опять стать пятилетней девочкой, у которой есть и отец, и мать, и дедушка, и, может быть, другие родственники.

Еще оставались письма, браслет, брошюра и… то, чего нельзя было потрогать. Вначале я выбрала письмо дедушки и перечитала его, хотя знала наизусть.

Дорогая Аманда.

Недавно я узнал, что Уильям Остин умер. Приезжай ко мне. Я хочу видеть дочь Дороти. Мне сказали, что мне осталось недолго жить, поэтому приезжай скорей. Ты можешь сесть на самолет в Альбукерк, где твоя кузина Элеанора Бранд тебя встретит и отвезет в Санта-Фе. Телеграфируй мне номер рейса и день прибытия. Жду твоего ответа.

Хуан Кордова.

В письме чувствовалась властность. Оно скорее приказывало, чем просило. Однако умирающий человек может чувствовать, что у него нет времени для просьб, и для меня имело значение то, что он хотел видеть свою внучку. Мне нужно было действовать быстро, иначе я могла опоздать. Мой отец не любил и не принимал деда, он считал, что Хуан Кордова был причиной гибели моей матери. Он не хотел, чтобы я встречалась со своими родственниками по материнской линии. Должна ли я слушаться его?

Второе письмо было от бабушки, имени которой я даже не знала до тех пор, пока не нашла ее письмо далеко в одном из ящиков письменного стола отца в запечатанном конверте. Дата на письме была трехлетней давности, но отец никогда не говорил мне, что он его получил. Я пробежала глазами страницу, исписанную сильным, строгим почерком.

Дорогой Уильям.

Я очень больна и хочу перед смертью видеть свою внучку. Кроме того, есть много вещей, о которых нам нужно поговорить. Ты был очень несправедлив к Доротее, и это нужно исправить. Пожалуйста, приезжайте ко мне.

Кэти Кордова.

Но у Уильяма Остина, несмотря на всю его доброту и мягкость, была черта, присущая жителям Новой Англии, — упрямство. Он не поехал, и я потеряла возможность встретиться со своей бабушкой. Я не имела представления, была ли она еще жива, но думала, что нет, потому что дедушка не упомянул о ней в своем письме. Я не только хотела иметь родственников, еще больше я хотела узнать правду о матери и о том, почему отец был к ней «несправедлив». Как и его жена Кэти, Хуан Кордова написал мне в конце жизни, и я чувствовала, что на этот раз просьбу проигнорировать нельзя. И все же я колебалась и тревожилась.

Что делать? Что я должна выбрать?

Я взяла брошюру со своими иллюстрациями и стала перелистывать страницы, размышляя. Этим занятием я зарабатывала себе на жизнь. Как художник-иллюстратор я пользовалась относительным успехом, создавая разнообразные рекламные брошюры, но я хотела заниматься серьезной живописью. Отец всегда поощрял меня, вселяя в меня чувство независимости, уверенности в своих силах. Он старался, чтобы я развивала свои способности, и отдал меня в художественную школу. Живопись стала для меня частью меня самой, как руки. У меня был определенный талант, но я хотела добиться большего, и именно этого никогда не понимал Джонни.

Воспоминание о нем заставило меня переключить свое внимание на браслет. Я надела его на запястье, и сапфиры засверкали в лучах света. Когда Джонни ушел, я хотела отдать ему браслет, но он беспечным тоном отверг мое предложение.

— Оставь его себе, — сказал он. — Оставь его себе, чтобы он напоминал тебе о том, что ты делаешь со своей жизнью.

Джонни казался вначале таким надежным спутником! Веселый, с легким характером, он любил развлечения и был непринужденно деспотичен. Он был поглощен Джонни Холлом, и пока я тоже была им поглощена, все было прекрасно. Я влюбилась в него, и это произошло не внезапно и неопасно, совсем не так, от чего предостерегал меня отец.

— Никогда не позволяй себе терять голову от любви, — сказал он мне, когда я выросла. Из того, что он мне рассказывал, я поняла, что он и мама, должно быть, влюбились друг в друга с первого взгляда — это было то редкое чувство, которое, когда случается, бывает одновременно чудесным и опасным, потому что не длится долго. В этом смысле я была в безопасности. Со мной такого никогда не случалось. Отношения с Джонни устанавливались медленно и постепенно. Мы нравились друг другу, нам было хорошо вместе, и мы перешли к более близким отношениям, за которыми должен был последовать счастливый брак.

Если бы только не моя работа и не моя живопись! Они вечно мешали Джонни. Они срывали его планы. Со временем он даже не хотел, чтобы я брала блокнот для набросков, когда мы ездили за город. Он хотел, чтобы я уделяла все свое внимание только ему одному. Я могла зарабатывать себе на жизнь рисунками, но когда мы поженимся, в этом не будет необходимости. Мне не нужно будет брать в руки карандаш или кисть, кроме как ради своего удовольствия.

— Но я хочу быть художником! — говорила я ему. — Я хочу, чтобы мои работы были настолько хороши, чтобы их узнавали.

Он смеялся и целовал меня.

— Ты забудешь об этом, когда тебе нужно будет заботиться обо мне. Я сделаю имя нам обоим, и ты сможешь гордиться мной, как собой. Я тебя поглощу!

К этому времени я уже была сильно влюблена в него и пыталась найти какой-то компромисс. По сути, он не оставлял мне времени, чтобы подумать. Он весело и непринужденно смял меня, самонадеянно подчинив потоку своих желаний и стремлений. Мой отец был задумчив и немного печален, но, в конце концов, ведь он лишился бы меня, если бы я вышла замуж. Я попробовала быть такой, какой хотел меня видеть Джонни, не говорила с ним о своей работе, прятала ее от него.