Шпион по призванию

Он уже видел себя приговоренным, словно жертва отряда вербовщиков, к рабскому существованию в условиях чудовищного дискомфорта, неизбежного при службе на военном корабле. С мичманами в то время обращались немногим лучше, чем с матросами, заставляя их работать до полного изнеможения. Они стояли одну вахту за другой; их посылали на мачты помогать убирать паруса под палящими лучами тропического солнца или ледяными слепящими брызгами шторма. Простые матросы, по крайней мере, имели часы досуга и могли вырезать модели или просто бездельничать, но мичманов в промежутках между надраиванием палуб, чисткой до блеска медных деталей оснастки и травлением просмоленных шкотов отправляли в классную комнату учиться навигации, артиллерийскому делу, тригонометрии и управлению кораблем. Им предписана была редко изменяемая диета из солонины и сухарей, смоченных в горьком лимонном соке для предотвращения цинги, а жильем служила общая каюта с низким потолком. Спать им позволялось не более трех часов с четвертью подряд, после чего их грубо сталкивали с грязных простыней и гнали по трапу вверх нести очередную вахту. Мичманов держали на ногах с утра до позднего вечера, а половину ночи заставляли мерзнуть на марсовых площадках в качестве дозорных. Обращение к ним «мистер» было насмешкой; офицеры пребывали на недосягаемой высоте от них, словно боги, и считалось, что чем более трудные задачи достанутся мичманам, тем лучшими офицерами они станут в будущем. Сигналы горна и судового колокола управляли каждым их часом, полностью лишая возможности уединиться и отдохнуть.

Зная все это, Роджер был охвачен черной волной отчаяния, но чувствовал, что скорее умрет, чем подчинится такой судьбе. Нетвердым шагом он плелся за отцом из комнаты в комнату, тщетно ища выход из положения. Несмотря на испытываемое волнение, его перегруженный алкоголем мозг отказывался работать. Постепенно они добрались до оранжереи в западной стороне дома. Тусклый свет, проникающий из холла, позволял разглядеть стеклянные двойные двери во фруктовый сад, но теперь снаружи было совсем темно. Адмирал Брук шагнул вперед, чтобы запереть дверь, когда Роджер внезапно воскликнул сдавленным голосом:

– Сэр, я могу с вами поговорить?

– Конечно. В чем дело, Роджер? – весело осведомился адмирал через плечо.

– Сэр, я не хочу брать патент.

– Что?! – Адмирал резко повернулся и уставился на сына. – Что ты сказал? Наверное, я не так расслышал!

Только полупьяное состояние придало Роджеру смелости продолжить:

– Мне жаль разочаровывать вас, сэр, видя, как вы к этому стремитесь, но я не хочу принимать этот патент.

– Во имя Господа, почему? – изумленно спросил адмирал.

– По многим причинам, сэр… – Роджер начал запинаться. – Я… Я не хочу уходить в море. Я…

– Ты пьян, парень! – резко прервал его отец. – И сам не знаешь, что говоришь. Сию же минуту отправляйся в постель.

– Я не пьян, сэр, – запротестовал Роджер. – Во всяком случае, не настолько пьян. Я уже давно принял решение. Морская служба мне ненавистна, сэр, и я умоляю вас не принуждать меня к ней.

– Так вот что сделала с тобой твоя дорогая школа! – Адмирал рассердился по-настоящему. – Или всему виной отсутствие дисциплины из-за того, что меня долго не было дома? Как ты смеешь оспаривать мое решение? Я лучше знаю, что тебе подходит. Отправляйся спать и больше об этом не заикайся!

– Пожалуйста! – взмолился Роджер. – Вспомните то время, когда сами были мичманом. Вы часто рассказывали мне про то, как они работают, пока не засыпают стоя, про холода, штормы и придирки офицеров.

– Ба! Это пустяки. Ты скоро привыкнешь и полюбишь морскую службу.

– Нет, сэр. Я страшился ее долгие годы и буду ненавидеть всей душой.

– Тысяча чертей! Что за девчачьи фантазии? – воскликнул взбешенный адмирал. – Неужели я вернулся домой, чтобы узнать, что мой сын трус?

– Я не трус, сэр. Я готов драться с любым парнем в моем весе, но не хочу отправляться в море.

– Ты посмеешь меня ослушаться?

Роджер побледнел до корней волос и вновь ощутил тошноту, но несправедливость отца, желавшего распорядиться судьбой сына против его воли, вызвала у него приступ гнева.

– Да, посмею! – вскричал он. – Это моя жизнь, и я не желаю быть приговоренным к рабству худшему, чем на плантациях! Я не пойду в море, и вы не сможете меня заставить!

– Боже! – взревел адмирал. – С такой дерзостью я еще никогда не сталкивался и за это спущу с тебя шкуру! – В подтверждение своих слов он выдернул из цветочной вазы палку, поддерживающую растение, и замахнулся, другой рукой стараясь ухватить Роджера за воротник.

Роджер избежал удара, шагнув в сторону, а адмирал в полутьме налетел на другой цветочный горшок и с грохотом растянулся на полу. Поднявшись, он снова бросился на Роджера:

– Ты забыл о дисциплине, самодовольный юный болван, и я научу тебя подчиняться. Быстро поймешь, кто хозяин на этом корабле!

В следующий момент он ухватил-таки Роджера за шиворот и изо всех сил огрел палкой по ягодицам.

Роджер взвизгнул и напрягся в ожидании очередного удара, которого так и не последовало. Адмирал уже занес палку, но его удержал громкий троекратный стук в дверь оранжереи.

Глава 4

РОДЖЕР СТАНОВИТСЯ МУЖЧИНОЙ

Несколько секунд отец и сын оставались неподвижными, словно позируя в живой картине, потом адмирал, пробормотав проклятие, отпустил Роджера и, повернувшись, шагнул к двери. Распахнув ее, он уставился в теплый сумрак летней ночи.

На пороге стояла высокая бородатая фигура, и глаза адмирала, уже привыкшие к полутьме оранжереи, вскоре разглядели вязаную шапочку, шерстяную фуфайку, кожаные штаны и тяжелые матросские башмаки запоздалого визитера.

– Добрый вечер, капитан, – заговорил пришедший грубым голосом. – Я услыхал, что вы вернулись с войны, и подумал, что вам не помешает бочонок хорошей выпивки.

– Да! – воскликнул адмирал. – Я не сразу тебя узнал. Молодец, что вспомнил обо мне. Что ты нам принес – бренди или шнапс?

Контрабандист постучал башмаком по маленькому двухгаллонному бочонку, стоящему у его ног.

– Это французский коньяк – самый лучший, какой когда-либо поступал из Шаранты.

Контрабанда вина, спирта, кружев и духов из Франции широко распространилась в течение последних восьмидесяти лет. Когда лорд Метьюэн обложил товары из Франции дискриминационными пошлинами, англичане, возмутившись подобной несправедливостью, перешли к открытому нарушению закона и стали охотно покупать контрабандные грузы. За кражу овец человека могли повесить, а браконьеров наказывали с варварской жестокостью, но, несмотря на давление правительства, ни один суд не вынес бы обвинительный приговор контрабандисту, какими бы явными ни были против него улики.

К адмиралу вернулось обычное благодушие.

– Как идут дела? – спросил он. – По-прежнему повсюду ловушки или акцизные чиновники утратили бдительность?

Дэн Иззард покачал крупной головой, и золотые серьги сверкнули в тусклом свете.

– Во время войны было легче, капитан. Тогда таможенные суда трепетали перед военно-морским флотом, а теперь они снова распоясались и стараются нас придавить.

– Значит, война была хороша для бизнеса?

– Ага! Для таких, как мы, по обеим сторонам пролива войны не имеют значения. К тому же запрет открытой торговли здорово взвинтил цены. За последние пять лет мы недурно поживились, но после окончания войны приходится снова соблюдать осторожность.

Роджер хорошо знал Дэна, и хотя стоял за спиной отца, едва понимал суть разговора. Он чувствовал себя ужасно – оранжерея качалась у него перед глазами, словно это был люггер Дэна в открытом море.

Адмирал нагнулся и, повалив бочонок набок, вкатил внутрь.

– Спасибо, Дэн. Приходи в любое время, когда снова здесь будешь, и я с тобой расплачусь.

– Конечно, капитан, зайду, но не раньше чем денька через два. Доброй ночи.

Когда дверь закрылась, Роджер отскочил назад, опасаясь возобновления отцовской атаки. Он оказался прав, так как адмирал произнес с бешенством: