Страница 15 из 116
«Ну, что бы я сейчас делала? — спрашивала она себя. — Помогала бы Саре в кладовке, сидела бы за прялкой, варила обед, собиралась бы пойти в церковь или готовила товары для ярмарки». Казалось невероятным, что такими скучными делами она занималась с утра до вечера каждый день, причем рано вставала и рано ложилась спать.
Теперь же она могла лежать, сколько хотела по утрам, уютно свернувшись на мягкой перине. Все ее мысли были только о нем, о лорде Карлтоне. Эмбер влюбилась, потеряв голову. Она чувствовала себя совершенно выбитой из колеи и отверженной, когда он уходил, и наоборот, ее охватывала дикая радость, когда они оставались вдвоем. И она по-прежнему очень мало знала о нем, и то немногое, что знала, ей сообщил Элмсбери, который уже дважды приходил к ней в отсутствие Брюса.
Она узнала, что Элмсбери — это не имя, как она думала, а титул, и зовут его Джон Рэндолф, граф Элмсбери. Он рассказал ей, что они проезжали через Мэригрин, потому что высадились на берег в Ипсвиче, затем направились на север, а оттуда несколько миль в Карлтон Холл, где Брюс когда-то оставил шкатулку с драгоценностями. Эту шкатулку его мать не решилась взять с собой, когда они бежали из страны, ибо тогда территория находилась в руках парламентариев, и там было полно солдат. Мэригрин и Хитстоун располагались как раз на главной дороге в Лондон.
Эмбер считала перстом Божьим то, что она случайно оказалась на лужайке в момент, когда подъехали всадники. Ведь Сара сначала попросила Агнес отнести кекс, но Эмбер уговорила ее и пошла сама — Эмбер всегда стремилась уйти с фермы куда-нибудь в необъятный мир Мэригрина. Агнес рассердилась, но Эмбер уже и след простыл, она шла и напевала себе под нос песенку и в то же время успевала замечать все и всех вокруг. Потом долго болтала с Томом Эндрюсом, еще бы пятнадцать минут — и она никогда бы не встретилась с ними. Так она убедила себя, что сама судьба свела их с Брюсом, что они обязательно должны были встретиться в Мэригрине на лужайке пятого дня месяца мая 1660 года от Рождества Христова.
Элмсбери сообщил, что Брюсу двадцать девять лет, что оба его родителя погибли и что у него есть младшая сестра, которая вышла замуж, за французского виконта и живет теперь в Париже. Эмбер очень интересовало, что делал Брюс последние шестнадцать лет, находясь вне Англии, и Элмсбери рассказал следующее:
В 1647 году они оба служили офицерами во французской армии — служба волонтером считалась тогда обязательной для джентльмена. Два года спустя Брюс отправился в каперское плавание с принцем Рупертом для захвата и ограбления судов. Затем опять служба во французской армии, после чего он отплыл с Рупертом в пиратское путешествие в Вест-Индию и Гвинею. Сам Элмсбери не любил мотаться по морю и предпочитал оставаться при королевском дворе. Он неплохо существовал, живя в тавернах и на постоялых дворах в разных странах Европы. После возвращения
Брюса они вместе объехали континент, зарабатывая на пропитание своим умом, что означало по большей части удачную игру в азартные игры. А два года назад они служили в испанской армии и сражались за Францию и Англию. Одним словом, они сами были хозяевами своей судьбы.
Такой образ жизни считался обычным для ссыльного дворянства, разве что Карлтону не сиделось на одном месте, и ему быстро надоедали бесконечные развлечения при дворе. Для Эмбер же все это звучало просто восхитительно, и она все время просила Элмсбери рассказать еще что-нибудь.
Брюс, чтобы Эмбер не скучала, нанял для нее француза-учителя, учителя танцев и преподавателя игры на гитаре и еще одного, который обучал ее пению. Каждый приходил дважды в неделю. Эмбер усердно училась, потому что очень хотела стать благородной леди: она уверовала, что, овладев этими искусствами, будет более желанной Брюсу. Она так и не услышала от лорда Карлтона слов, что он любит ее, и готова была глотать огонь и танцевать на канате, если бы это заставило его произнести магические слова. Теперь вся надежда осталась на новое платье и прическу.
Тут послышался стук в дверь, Эмбер вскочила открыть, но не успела она подойти, как полногрудая женщина средних лет, задыхаясь, торопливо влетела в комнату; от ее энергичных движений шелестели юбки из тафты.
Это пришла мадам Дарнье, тоже парижанка, прибывшая в Лондон на волне всеобщей бешеной франкофилии, бушевавшей среди аристократии. В черных волосах мадам виднелись седые пряди, щеки пылали, а на передней части накладных локонов красовался большой бант из зеленого атласа. Одетая в плотное блестящее черное платье с довольно глубоким вырезом, она, как истая француженка, стремилась выглядеть элегантной, а не смешной. Рядом с ней суетилась бедно одетая молодая девушка с большим деревянным позолоченным ящиком в руках.
— Быстрее, — возбужденно вскричала Эмбер и хлопнула в ладоши, — дайте посмотреть!
Мадам Дарнье, не переставая болтать по-французски, жестом указала помощнице, куда поставить ящик. Та водрузила свою ношу на стол, а мадам небрежно смахнула с него зеленую шерстяную юбку и полосатую полотняную нижнюю юбку Эмбер. Затем широким жестом откинула крышку и одним махом извлекла свое детище, высоко подняв платье на вытянутых руках. И Эмбер, и парикмахер ахнули, пятясь назад; помощница мадам Дарнье сияла от гордости, разделяя триумф своей хозяйки.
— О-о-ох… — только и смогла выдохнуть Эмбер.
Она ничего подобного никогда не видела.
Платье из атласа черного и медового цвета с заостренным корсажем, глубоко вырезанным округлым декольте, с пышными рукавами до локтя и широкой собранной юбкой дополнялось второй юбкой из тонких черных кружев. Плащ — из бархата такого же медового цвета на черной атласной подкладке с капюшоном, окаймленным черно-бурой лисой. Кроме того, к наряду прилагался кружевной веер, длинные надушенные перчатки цвета беж, большая муфта из лисы и черная бархатная маска, без которой ни одна благородная леди не выходила в публичное место. В общем, здесь были собраны все аксессуары модницы.
— О, дайте-ка мне надеть это!
Мадам Дарнье ужаснулась:
— Ни в коем случае, мадам! Сначала надо сделать лицо!
— Ну, конечно! Сначала — лицо! — как эхо повторил месье Бодлер.
Они вернулись к столику — все четверо. Мадам Дарнье развернула большой лоскут красного бархата и разложила его содержимое: флаконы и флакончики, баночки и бутылочки, маленькие китайские коробочки, кроличьи лапки, щеточки для бровей, тонкие книжечки красной испанской бумаги, карандаши и мушки. Эмбер оставалось только тихо повизгивать, когда ей начинали выщипывать брови, но потом она молча терпела в состоянии полного восторга от своего преображения. За полчаса работы, споря, болтая, переругиваясь, они превратили ее в утонченное, сверкающее искусственное существо — светскую даму, во всяком случае — внешне.
Теперь она подготовилась для облачения в платье, то есть к главному предприятию, ибо нельзя допустить ни малейшей морщинки, как ни одного неверно лежащего волоска в прическе, ни лишнего мазка помады и пудры. Все трое тщательно осмотрели ее лицо, при этом мадам Дарнье попеременно то прищелкивала языком, то ругалась, то визгливо кричала на девушку-помощницу и месье Бодлера. Наконец они надели на нее платье. Мадам подтянула декольте вниз так, что обнажились плечи, вложила ей в руку веер и приказала медленно пройтись по комнате, а потом повернуться лицом к ней.
— Боже мой! — воскликнула она удовлетворенно. — Да вы же вылитая мадам Пальмер!
— А кто это — мадам Пальмер? — поинтересовалась Эмбер, оглядывая себя в зеркало.
— Любовница его величества, — мадам Дарнье прошуршала через комнату к Эмбер поправить складку, подтянуть рукав на четверть дюйма и разгладить крошечную морщинку на корсаже. — Во всяком случае, сегодня, — нахмурившись, пробормотала она, целиком поглощенная своими манипуляциями. — На следующей неделе… — и она пожала плечами, — возможно, другая.
Эмбер была польщена комплиментом; но теперь, когда она, наконец, была совсем готова, ей хотелось выйти на люди. Она ощущала себя новенькой и скрипучей, как конфетная обертка, но внутри она чувствовала нервную дрожь, и руки стали влажными: «А вдруг я не понравлюсь ему такая! — Ей стало страшно до тошноты. — Ну почему же он не идет!»