Страница 111 из 116
— Он сейчас появится. Торгуется с иезуитским священником из-за цены за рецепт для духа человечьего черепа. Нет ли у вас счета от портного в кармане. Том? Продайте его старине Роули под видом панацеи от всех болезней, и ваше будущее обеспечено. Ведь он выдаст старому плуту-иезуиту не меньше пяти тысяч фунтов за клочок бумаги!
— Пяти тысяч! Бог ты мой! Но на что старику пять тысяч?
— Как на что? На средство от импотенции, конечно.
— Лучшее средство от импотенции — смазливая бабенка…
Голоса стихли, как только появился король. Он вышел в сопровождении собак и подхалимов, семенивших за ним следом. Карл был свежевыбрит, его гладкая смуглая кожа излучала здоровье. Он улыбнулся всем присутствующим, кивнул головой и прошествовал дальше. Сразу же началась суетливая борьба за место в свите его величества, но Букингем уже пристроился у левого локтя Карла, а Лаудердейл — у правого.
— Полагаю, — заметил Карл герцогу, — что уже завтра на галереях дворца и в городе только и будет разговоров, что я убежденный католик.
— Я уже слышал сплетни об этом, сир.
— Что ж, — пожал плечами Карл. — Если это худшее, что обо мне скажут за границей, то беспокоиться не о чем.
Надо сказать, что Карл вообще не был склонен тревожиться о том, кто и что про него говорит, он достаточно хорошо, знал свой народ и понимал, что воркотня — это национальное развлечение англичан, разновидность спорта — не более опасная, чем футбол или классическая борьба. Он прожил здесь уже почти пять лет, и медовый месяц с подданными был позади.
Выйдя из своих покоев, Карл прошел через Каменную галерею и спустился в лабиринт узких коридоров, который вел вдоль Прайви Гарден через ворота Холбейн в Сент-Джеймс Парк. Король шагал так быстро, что людям маленького роста приходилось почти бежать следом, чтобы не отставать, а поскольку большинство намеревалось о чем-либо просить его величество, они не могли позволить себе отставать.
— Я думаю, что пора свернуть в парк и прогуляться перед посещением церкви, — сказал Карл. — Надеюсь, сегодня довольно холодно и мне удастся не задремать на проповеди.
Они вышли к старой лестнице, спустились в парк, и тут неожиданно распахнулась одна из дверей, и выбежал Монмаут. Все остановились, и пока его отец весело смеялся, герцог подбежал к ним. Задыхаясь от бега, он снял шляпу и низко поклонился. Карл опустил руку на плечо молодого человека и дружески похлопал его.
— Я проспал, сир! Я как раз собирался подойти к вам в церкви.
— Пошли, Джеймс. Я сам хотел поговорить с тобой.
Монмаут, который шагал теперь между королем и Лаудердейлом, бросил на отца благодарный взгляд.
— О чем, сир?
— Должно быть, сам знаешь, иначе у тебя не было бы такого виноватого вида. Все говорят о тебе. Твое поведение стало излюбленной темой разговоров. — Джеймс опустил голову, а Карл с улыбкой, которую не мог сдержать, продолжал: — Говорят, что ты взял на содержание девицу пятнадцати лет, Джеймс. Что ты залез в долги, что ты бесчинствуешь на улицах, бьешь стекла по ночам, нарушаешь мирный сон горожан. Короче говоря, сынок, говорят, что ты ведешь разгульную жизнь.
Монмаут быстро стрельнул глазами на отца, и его красивое лицо расплылось в обаятельной улыбке.
— Если я и веду разгульную жизнь, сир, то исключительно, чтобы отвлечься от своих горестей.
Некоторые из свиты короля прыснули со смеху, но Карл посмотрел на мальчика серьезно, хотя черные глаза короля весело блестели.
— Вероятно, у тебя очень много горестей, Джеймс. Ну, давай, расскажи мне о них.
Утро стояло холодное, морозное, ветер раздувал парики придворных и длинные уши спаниелей. Карл потуже натянул на голову шляпу, но всем остальным пришлось придерживать парики руками, а шляпы держать под мышкой. Трава заиндевела и была скользкой, тонкая пленка льда сковала воды канала. Зима была необычайно холодной и сухой, и даже после Рождества не наступило оттепели. Мужчины кисло глядели друг на друга, недовольные, что им приходится ходить пешком в такую погоду, но король шагал широко и бодро, будто был прекрасный летний день.
Карл любил пешие прогулки и свежий воздух.
Ему нравилось шагать вдоль канала, а еще хотелось посмотреть, как его птицы переносят холода. Клетки с птицами были развешены на деревьях по обеим сторонам аллеи. Некоторых мелких птиц до конца холодов перенесли в помещение. Еще Карл хотел узнать, не повредили ли морозы аллею вязов, которую он высадил в прошлом году, и научился ли его любимый журавль ходить на деревянном протезе после несчастного случая, когда лишился одной ноги.
Но король гулял не только для развлечения и поддержания здоровья, прогулка была частью рабочего дня монарха. Карл всегда предпочитал выполнять неприятные обязанности в приятных условиях, а выслушивать обращения и просьбы о милости было для него едва ли не самым ненавистным из всех королевских дел. Если бы он мог, то с радостью исполнил бы все просьбы, не из безграничной щедрости, а чтобы таким образом избавиться от этих заунывных голосов и молящих глаз. Он ненавидел голоса и вид просителей, но едва ли мог избежать этой неблагодарной обязанности.
Некоторые просители хотели получить должность при дворе для друга или для родственника, и на каждую случайную вакансию всегда приходилось множество недовольных завистников, а тот, кто получал заветную должность, редко бывал так рад, как ожидал. Другие рвались получить лицензию на продажу королевской лотереи по повышенной цене. Иные выпрашивали имение, конфискованное во времена Кромвеля. Среди просителей был молодой человек, пожелавший отправиться в море бить голландцев, но в должности капитана или командора, хотя его опыт в навигации ограничивался плаванием во Францию на пакетботе.
Карл терпеливо выслушивал их, старался, когда мог, передать решение вопроса кому-то другому, а когда не мог, обычно удовлетворял просьбу, прекрасно зная, что выполнение едва ли возможно. Часто во время таких прогулок к нему подходили старики и старухи, иногда молодые матери с детьми и просили его прикоснуться, чтобы исцелить их от болезни. Придворные отгоняли их. Карл — никогда.
Он любил свой народ и, хотя долгое время жил вдали от родины, понимал англичан. Они выражали недовольство любовницами короля и экстравагантностью нравов при дворе, но, когда он улыбался или останавливался поговорить с ними, смеялся низким рокочущим голосом, они любили его, несмотря ни на что. Обаяние и доступность короля были его главным политическим оружием, и Карл знал это.
Король со своей свитой прошел вдоль канала, пересекавшего парк из конца в конец, и обратно по Пэлл-Мэлл, потом они повернули на Кинг-Стрит и вернулись во дворец. Послышался звук церковного колокола, и Карл заспешил, с удовольствием думая о том, что скоро окажется там, где просители больше не будут мучить его. Монмаут опередил всех. Он все время метался туда-сюда, подзывал спаниелей, и они бегали за ним, пока у них не намокли уши и не испачкались в жидкой грязи лапы.
— О! — глубоко вздохнул Карл, когда они вышли на церковный двор. — Еще сотня ярдов — и я в безопасности!
В этот момент Букингем, ранее уступивший место другим, вновь подошел к нему.
— Сир, — начал он, — позвольте мне представить вам…
Карл бросил шутливый взгляд на Лаудердейла.
— Как это получается, — негромко произнес он, — что в каждом моем друге сидит замаскированный негодяй?
Но он обернулся с улыбкой, чтобы выслушать просителя, и остановился как раз у дверей церкви в окружении придворных. Мимо него проходили дамы, и он проводил глазами каждую. Прошла Фрэнсис Стюарт в сопровождении фрейлины и помахала ему рукой. Карл широко улыбнулся ей и хотел броситься следом, но вспомнил, что выслушивает просьбу, и одумался.
— Да, — перебил он просителя. — Я понимаю ваше положение, сэр. Поверьте, я серьезно обдумаю это.
— Но, сир, — запротестовал господин и всплеснул руками. — Как я вам сказал, дело не терпит отлагательств! Я должен знать как можно скорее, в противном случае…