Поворот Колеса

— Сир Камарис, — внезапно сказал Джошуа, поворачиваясь к старому рыцарю, — вы главным образом молчали. Но если мы отправимся в Наббан, как нас убеждают Изгримнур и другие, вы будете нашим знаменем. Мне необходимо знать, что думаете вы.

Старик действительно до сих пор оставался в стороне, хотя Изгримнур сомневался, что его удерживало неодобрение или несогласие, скорее Камарис слушал их споры, как святой на трактирной скамье, присутствующий, но отстраненный, сосредоточивший все свое внимание на чем-то, недоступном простым людям.

— Я не могу сказать вам, что следует делать, принц Джошуа. — С тех пор, как восстановилась память старого рыцаря, он говорил с каким-то удивительным непринужденным достоинством. Его старомодная, изысканная речь была так отточена, что казалась почти пародией; он мог бы быть Добрым крестьянином из притч Книги Эйдона. — Это превыше моего разумения, и не осмелюсь я посредничать между вами и Богом, которому принадлежат окончательные ответы на все сущие вопросы. Однако я могу сказать, что я думаю, — он склонил голову, глядя на свои длиннопалые руки, сложенные на столе как бы в молитве. — Многое из того, что было сказано здесь, до сих пор невнятно для меня — договор вашего брата с Королем Бурь, в мое время считавшимся старинной легендой; роль, которую, как вы говорите, должны сыграть мечи — и мой черный Торн среди них — все это крайне странно, крайне странно. Но я твердо знаю, что очень любил своего брата Леобардиса, и, судя по тому, что вы о нем говорили, он верно служил Наббану в годы моего безумия — гораздо лучше, чем мог бы когда-то я. Он был создан для того, чтобы повелевать другими людьми; я — нет.

Его сына Бенигариса я видел только плачущим младенцем. Мою душу гложет мысль, что кто-то из рода моего отца мог стать отцеубийцей, но у меня нет оснований сомневаться в слышанном мной свидетельстве. — Он медленно тряхнул головой, словно выбившийся из сил боевой конь. — Я не могу посоветовать идти в Наббан, Эркинланд или любое другое место на зеленой земле Господней. Но если вы решите отправиться в Наббан, Джошуа… тогда, да, я поеду во главе войска. Если люди будут пользоваться моим именем, я не стану удерживать их, хотя это не кажется мне истинно рыцарственным поступком: голоса смертных одного лишь Искупителя должны славить. Но я не могу допустить, чтобы на Доме Бенидривинов оставалось такое позорное пятно.

Так что, если вы такого ответа ждали, Джошуа, вы получили его. — Он воздел руки к небесам жестом присягающего на верность. — Да, я поеду в Наббан. Но я хотел бы никогда не испытать боли, которую испытываю сейчас, глядя на лежащее в руинах королевство моего друга Джона и возлюбленный Наббан, стенающий под пятой моего племянника-убийцы. Это жестоко. — Он снова опустил глаза. — Это одно из самых суровых испытаний, посланных мне Богом, а я уже обманывал его ожидания больше, чем могу сосчитать.

Он закончил, но слова его повисли в воздухе, окутав комнату туманом великого раскаяния. Никто не смел нарушить молчания, пока не заговорил Джошуа.

— Благодарю вас, сир Камарис. Я думаю, что знаю, чего вам будет стоить этот поход против собственного народа. У меня болит сердце, когда я думаю, к чему мы вынуждаем вас. — Он оглядел освещенный факелами зал. — Кто-нибудь еще хочет сказать, прежде чем мы закончим?

Воршева шевельнулась на скамейке подле него, словно хотела высказаться, но вместо этого сердито посмотрела на Джошуа, который ушел от ее взгляда, словно испытывая какое-то неудобство. Изгримнур догадывался, что происходило между ними — Джошуа рассказал ему о желании Воршевы оставаться на Сесуадре до рождения ребенка — и нахмурился: принцу и так хватало людей, стремившихся повлиять на его решение.

За много локтей вниз по длинному столу с места поднялась Джулой.

— Есть еще кое-что, Джошуа. Мы с отцом Стренгьярдом обнаружили это только прошлой ночью. — Она повернулась к сидевшему рядом с ней священнику: — Стренгьярд?

Архивариус встал, поглаживая пачку пергаментов. Он поднял руку, чтобы поправить глазную повязку, потом тревожно посмотрел на лица ближайших к нему людей, словно внезапно понял, что стрит перед трибуналом Матери Церкви по обвинению в ереси.

— Да, — сказал он, — о да. Да, есть кое-что важное — простите, кое-что, могущее оказаться важным… — он пролистал несколько страниц.

— Ну, Стренгъярд, — добродушно сказал принц. — Мы с нетерпением ждем, когда же вы поделитесь с нами вашим последним открытием.

— Ах, да. Мы нашли это в манускрипте Моргенса. В описании жизни короля Джона Пресвитера, — он поднял несколько листов пергамента, чтобы их увидели те, кто еще не видел знаменитой рукописи доктора Моргенса, — а также разговаривая с Тиамаком из Вранна, — он указал пачкой на болотного человека, — мы поняли, что был вопрос, волновавший Моргенса даже после того, как он начал представлять себе очертания договора между Элиасом и Королем Бурь. Это беспокоило его, видите ли. Моргенса, я хотел сказать.

— Какой еще вопрос? — задняя часть Изгримнура уже устала ерзать на жестком кресле, а спина много часов подряд сильно болела. — Что его беспокоило?

— О! — Стренгьярд вздрогнул. — Простите! Примите мои извинения. Хвостатая звезда, конечно. Комета.

— Действительно, была такая звезда на небе в год вступления моего брата на престол, — задумался Джошуа. — Собственно, мы увидели ее впервые в ночь коронации. Ночь, когда был похоронен мой отец.

— Та самая, — возбужденно сказал Стренгьярд, — Астридан Сондикциллес — Звезда завоевателя. Вот, я прочитаю, что Моргене написал о ней. — Он схватил пергамент.

…Достаточно странно, — начал он, — но Звезда завоевателя, вместо того, чтобы освещать рождение или триумф завоевателей и тиранов, что можно заключить, если судить по ее названию, как будто бы является вестником гибели империй. Она предвещала падение Кхандии, гибель старых морских королевств и даже конец величайшей из империй — власти ситхи над Светлым Ардом, закончившейся в тот момент, когда пала их последняя твердыня — Асу'а. Первые записи ученых Ордена Манускрипта свидетельствуют, что Звездаз авоевателя сияла в ночном небе над Асу'а, когда Инелуки, сын Ий'Унигато, обдумывал страшное заклятие, впоследствии уничтожившее замок ситхи и большую часть риммергардской армии Фингила.

Известно, что единственным случаем завоевания, предсказанного появлением Астридана Сондикциллеса, била триумфальная победа Искупителя, Узириса Эйдона, поскольку она освещала ночной Наббан, когда Узирис взошел на древо казней. Однако следует отметить, что даже в этом случае она скорее провозглашала закат и крушение, поскольку смерть Эйдона была началом окончательного распада прежде могущественной империи Наббана…

Стренгъярд перевел дыхание. Теперь его глаза сияли: восторг перед сочинением Моргенса заставили его забыть свое смущение перед необходимостью выступать в такой большой аудитории.

— Так что, видите ли, в этом, как мы думаем, есть нечто значительное.

— Но почему? — спросил Джошуа. — Она уже появилась в ночь коронации моего брата. Если разрушение империи и было предсказано, что нам в этом? Нет сомнения, что должна пасть именно империя Элиаса, — он слабо улыбнулся. Легкий шорох смеха пробежал по рядам собравшихся.

— Но это еще не вся история, принц Джошуа, — сказала Джулой. — Диниван и другие члены Ордена — и сам Моргене перед смертью — изучали этот вопрос. Звезда завоевателя, видите ли, еще не ушла. Она вернется.

— Что вы имеете в виду?

Поднялся Бинабик.

— С периодичностью по пятьсот лет, как обнаруживал Диниван, — объяснил он, — звезда выходит на небеса не один раз, а три раза. Последний раз это случалось в год падения Асу'а.

— Я все еще не понимаю, — сказал Джошуа. — Я верю, что все, сказанное вами, может оказаться важным, но у нас и так достаточно загадок, которые необходимо решать. Что эта звезда значит для нас?

Джулой покачала головой.

— Может быть, ничего; может быть, как и в прошлом, она говорит о близком конце великого королевства — но какого именно — Короля Бурь или вашего отца, если мы потерпим поражение — никто сказать не может. Однако во всяком случае маловероятно, чтобы событие, всегда предвещавшее такие перемены, на сей раз не означало ровно ничего.