Город золотых теней

На ее стук никто не ответил. Подождав немного, она вошла, хотя и чувствовала себя странно, словно она какой-нибудь грабитель. Ее окружил влажный горячий воздух, такой густой, что казался живым.

Мистер Селларс сидел в кресле, голова его была чуть откинута назад, а глаза закрыты. На секунду Кристабель показалось, что он умер, и она приготовилась испугаться по-настоящему, но тут один его глаз медленно, как у черепахи, приоткрылся и посмотрел на нее. Потом показался кончик языка, облизнул пересохшие губы, и мистер Селларс попытался заговорить, но не смог произнести и звука. Он протянул к ней руку. Рука дрожала. Сперва Кристабель решила, что он хочет, чтобы она ее взяла, но потом поняла, что рука указывает на ее распухшие карманы.

– Да, я принесла, – сказала Кристабель. – Вы не заболели?

Старик снова шевельнул рукой, на сей раз чуть сердито. Кристабель извлекла из карманов куски маминого туалетного мыла и положила их ему на колени. Он принялся царапать кусок мыла пальцами, но никак не мог снять бумажную обертку.

– Дайте я сниму. – Она взяла кусок мыла и развернула его. Когда тот, белый и блестящий, оказался у нее на ладони, мистер Селларс указал на тарелку, стоящую на столике рядом с ним. Там лежали кусок очень старого сыра – сухого и потрескавшегося – и нож.

– Вы хотите есть? – спросила Кристабель.

Мистер Селларс покачал головой и взял нож. Руки у него так тряслись, что он его едва не уронил, но все же протянул нож Кристабель. Ясно, он хочет, чтобы она порезала мыло.

Некоторое время девочка пилила ножом скользкую плитку. Ей уже доводилось строгать мыло в классе, но пилить его оказалось куда труднее. Она сосредоточилась и в конце концов сумела отрезать кусок шириной в два ее пальца. Мистер Селларс протянул руку, похожую на расплавленную птичью лапу, взял кусочек мыла, отправил в рот и принялся медленно жевать.

– Ой! – удивилась Кристабель. – Это же вредно!

Мистер Селларс впервые за все время улыбнулся. В уголках его рта появились мелкие белые пузырьки.

Он взял у нее мыло и нож и стал резать сам. Проглотив первый кусок и собираясь отправить в рот второй, он снова улыбнулся и сказал:

– Иди переоденься. – Голос его был слаб, но наконец-то старик заговорил как привычный Кристабель мистер Селларс.

Когда она вернулась в купальном халатике, он уже доел один кусок мыла и принялся за второй.

– Спасибо, Кристабель, – сказал он. – Перекись цинка – как раз то, что доктор прописал. Я был очень занят и забыл принять витамины и минеральные соли.

– Но люди не едят мыло, там нет витаминов! – оскорбленно заявила девочка. Но все же она не была до конца уверена в своей правоте, потому что в школе ей приклеивали к коже витаминный пластырь, а старикам, может быть, вообще нужны какие-нибудь другие витамины.

– А я ем, – сказал старик. – И был очень болен, пока ты не пришла.

– Но сейчас вам лучше?

– Намного лучше. Но тебе мыло есть не надо – оно годится только для особых стариков. – Он вытер пену с нижней губы. – Я очень много работал, малышка Кристабель. Встречался с разными людьми, делал всякие дела. – Она поняла, что это какая-то глупая шутка, потому что он никогда никуда не ходил и виделся только с ней и человеком, который привозил ему еду, – мистер Селларс сам ей это говорил. Улыбка старика постепенно угасла, глаза начали закрываться. Через секунду они снова распахнулись, но вид у него был очень усталый. – А теперь, когда ты меня спасла, тебе, наверное, лучше вернуться домой. Ты наверняка сумеешь придумать какую-нибудь историю о том, куда ходила. Мне и так стыдно, что приходится просить тебя лгать родителям, так что лучше не задерживать тебя надолго.

– А как вы со мной говорили через очки?

– О, этому маленькому фокусу я научился еще когда был юным кадетом. – Его голова чуть свесилась набок. – А теперь, друг мой, мне надо немного поспать. Ты сможешь выйти сама?

Кристабель выпрямилась на стуле.

– Я всегда выхожу сама.

– Да, сама. Сама. – Мистер Селларс поднял руку, словно подавая ей знак уйти. Глаза его снова закрылись.

Когда Кристабель переоделась в свою одежду – она оказалась настолько влажной, что ей придется прогуляться немного перед возвращением домой, – мистер Селларс уже заснул в кресле. Она внимательно к нему пригляделась, убеждаясь, что он не заболел снова, но щеки его теперь были гораздо розовее, чем когда она пришла. Кристабель отрезала еще пару кусочков мыла на тот случай, если он окажется слишком слаб, когда проснется, и подтянула плед повыше к тощей шее старика.

– Это так трудно, – неожиданно произнес он. Кристабель отпрыгнула, испугавшись, что разбудила его, но глаза мистера Селларса остались закрытыми, а голос был тих как шепот и с трудом различим. – Все приходится прятать на виду. Но иногда я впадаю в отчаяние – я могу говорить с ними лишь шепотом, полуправдой, отрывками искаженных стихов. Теперь я знаю, что испытывает оракул…

Он пробормотал еще что-то, но девочка не разобрала слов. Когда старик затих, она похлопала его по руке и вышла. Из двери вслед за ней вырвалось облачко тумана. Ветер пронизал тело сквозь влажную одежду – Кристабель вздрогнула.

Оракул – это какая-то птица, верно? Значит, мистеру Селларсу приснился сон о том времени, когда он был летчиком?

Когда она шла по дорожке, вокруг кружились листья, кувыркаясь, словно цирковые акробаты.

Руки его были связаны. Его, подталкивая, вели по темной тропе между крутыми скалистыми склонами. Он знал, что его уводят прочь, во мрак и неизвестность. А позади остается нечто важное, то, что он не имеет права потерять, но его крепко держали, и чьи-то темные силуэты с каждой секундой уводили его все дальше и дальше.

Он попытался обернуться и ощутил резкую боль в руке, словно ее коснулись игольно-острым кинжалом. Все более сгущающийся на горной тропе мрак постепенно окутывал его плотнее. Он стал бороться, превозмогая боль в руках, и наконец сумел обернуться.

В долине позади, тоже зажатой между горными склонами, но на расстоянии несколько миль, виднелось пятно сверкающего золотого света. Он смотрел на него из темноты, и с такого расстояния оно выглядело как пламя степного пожара.

Город. Место, где он найдет то, о чем давно истосковался.

Его снова схватили, стиснули, развернули, поволокли дальше. Он и сейчас не мог разглядеть тех, кто его держит, но знал, что они увлекают его во мрак, в пустоту, туда, где даже воспоминание о золотом городе со временем померкнет. Он опять стал вырываться, но его держали крепко.

Его мечта, его единственная надежда все больше отдалялась. А его, беспомощного, увлекали все дальше и ниже, в черную бездну.

– Орландо! Орландо! Тебе привиделся плохой сон. Проснись.

Он стал пробиваться наверх, к голосу. Руки болели – его держат! Надо сражаться! Надо…

Он открыл глаза и увидел вблизи лицо матери, тускло освещенное пробивающимся сквозь окно сиянием почти полной луны.

– Посмотри, что ты натворил. – Тревога в ее голосе боролась с раздражением; тревога победила, но ненадолго. – Ты все опрокинул и разбросал.

– Я… Мне приснился кошмарный сон.

– Будто я сама не поняла. Это все сеть, целыми днями одна сеть. Неудивительно, что тебе снятся кошмары. – Вздохнув, она присела и начала собирать разбросанные вещи.

– Думаешь, мне только из-за сети снятся кошмары? – спросил Орландо, подавляя нотку гнева в голосе.

Мать замерла, держа пачку листков с пластырями, похожую на опавшие листья.

– Нет, – ответила она напряженным голосом. – Конечно, я так не считаю. – Она положила пластыри на столик возле кровати и стала подбирать остальные вещи. – Но все же, как мне кажется, тебе вредно проводить так много времени подключенным к этой… машине.

Орландо рассмеялся. Смех был горьким и сердитым, и он не желал этого скрывать.

– Что ж, каждому нужно хобби, Вивьен.