Ночь игуаны

Шеннон. И как же вы повели себя в подобной ситуации?

Ханна. Я… выполнила его просьбу. А он сдержал слово. Сидел отвернувшись, пока я не сказала, что готова, и бросила ему… часть своей одежды…

Шеннон. А он?

Ханна. Он не двинулся, лишь подхватил то, что я бросила. И пока он держал это в руках, я смотрела в другую сторону.

Шеннон. Значит, надо опасаться коммивояжеров на Дальнем Востоке – такова мораль, мисс Джелкс?

Ханна. О нет, мораль – восточная. Надо смириться с тем положением, которое ты не в силах исправить.

Шеннон. Если это неизбежно, не сопротивляйся и получай удовольствие, – так, что ли?

Ханна. Он купил у меня акварель. Конечно, все это было противно, но не жестоко. Я ушла, и он не приставал. А самое смешное – когда мы вернулись в отель, он вынул из кармана эту часть моего туалета, как застенчивый мальчишка, который хочет подарить учителю яблоко, и попытался в лифте всунуть мне в руку. Я не хотела брать и шепнула: «Оставьте, пожалуйста, себе, мистер Уиллоби!» Он же заплатил за акварель, сколько я спросила, и весь этот случай был даже трогательным, то есть там было так одиноко, в этом сампане, – и эти лиловые полосы в небе, и низенький пожилой австралиец, который так дышал, словно умирал от астмы! И Венера, всходившая из-за облака над Малаккским перешейком…

Шеннон. И этот случай вы называете…

Ханна. Любовной историей?.. Да, так и называю.

Он недоверчиво смотрит, впиваясь в нее взглядом, она смущена и готова воспротивиться.

Шеннон. Этот… этот печальный, грязный эпизодик вы называете…

Ханна (резко перебивая). Конечно, печальный для того чудака. Но почему вы называете его грязным?

Шеннон. А как вы почувствовали себя, когда вошли к себе в спальню?

Ханна. Смущенной… да, немного смущенной… Я знала, что такое одиночество… но не в такой степени… не такое бездонное…

Шеннон. И это не вызвало у вас отвращения?!

Ханна. Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, кроме злобы и жестокости. Я же говорила, он был очень мягок, чувствовал себя виноватым и вел себя деликатно. Все это было скорей уж фантастично.

Шеннон. Вы…

Ханна. Что я? «Фантастика»?

Во время их разговора то и дело слышится бормотание дедушки.

И вдруг голос его становится отчетливым и громким.

Дедушка.

…а затем На землю ляжет, тих и нем…

И снова – только неясное бормотание. Стоя позади Ханны, Шеннон кладет руку ей на шею.

Ханна. А это зачем? Решили меня удавить, мистер Шеннон?

Шеннон. Вы не выносите простого прикосновения?

Ханна. Поберегите их для вдовы. Это не для меня.

Шеннон. Вы правы. (Снимает руку.) С миссис Фолк, с этой неутешной вдовой, все просто, а с вами нет.

Ханна (сухо, но весело). Старые девы проигрывают, а вдовушки выигрывают, мистер Шеннон.

Шеннон. Или вдовушки проигрывают, а старые девы выигрывают. Похоже на старомодные игры в какой-нибудь гостиной на острове в Нантакете. Или в Виргинии. Но вот о чем я думаю…

Ханна. О чем?

Шеннон. А что, если бы нам вместе… странствовать? Только странствовать? Вместе?

Ханна. А как вам кажется? Смогли бы мы?

Шеннон. Почему бы и нет?

Ханна. Мне кажется, утром безрассудность этой идеи станет для вас гораздо яснее, мистер Шеннон. (Складывает веер и встает.) Утро всегда помогает нам вернуться к действительности… Спокойной ночи, мистер Шеннон. Пока я не слишком устала, соберу вещи.

Шеннон. Не уходите, не оставляйте меня здесь одного…

Ханна. Нужно сложить вещи сейчас, тогда на рассвете можно сходить попытать счастья на площади.

Шеннон. Да не продадите вы завтра ни одной акварели, ни одного рисунка в этом пекле, на площади. Мисс Джелкс, дорогая, по-моему, вы рассуждаете не очень реалистически.

Ханна. А если бы я думала, что мы сможем странствовать вместе, я была бы бoльшим реалистом?

Шеннон. Все еще не вижу, почему это так уж невозможно.

Ханна. Мистер Шеннон, вы недостаточно здоровы, чтобы вообще… сейчас ехать куда-нибудь… с кем бы то ни было. Это жестоко сказано?

Шеннон. По-вашему, я завяз здесь навеки? И смирюсь с неутешной вдовой?

Ханна. Все мы в конце концов смиряемся с чем-то или с кем-то. И хорошо еще, может быть, это даже счастье – если с кем-то, а не с чем-то. (Хочет войти к себе, но на пороге останавливается.) А завтра… (Касается пальцами лба не то от смущения, не то от усталости.) Шеннон. Что завтра?

Ханна (с трудом). Мне кажется, завтра… пожалуй, нам лучше не проявлять особого интереса друг к другу… Миссис Фолк болезненно ревнива.

Шеннон. Вот как?

Ханна. Да, и, кажется, неверно поняла наш… интерес, наше участие друг к другу. И лучше уж избегать долгих бесед на веранде. То есть пока она не успокоится окончательно, может быть, хорошо бы ограничиться только пожеланиями друг другу доброго утра или спокойной ночи.

Шеннон. Можно и этого не говорить.

Ханна. Я буду говорить, а вы можете и не отвечать.

Шеннон (взбешенный). А не начать ли нам перестукиваться, как заключенным в тюрьме? Как в одиночных камерах, через стенку? Один раз стукнешь: я здесь. Два раза: вы здесь? Три: да, я здесь. Четыре раза: как хорошо, значит, мы вместе. Боже мой!.. Вот, держите! (Выхватывает из кармана золотой крест.) Берите крест и заложите его. Вещь червонного золота.

Ханна. Что вы делаете, вы…

Шеннон. Здесь дорогой аметист, за него дадут столько, что сможете вернуться в Штаты.

Ханна. Бог знает что вы говорите, мистер Шеннон.

Шеннон. И вы тоже, мисс Джелкс. Вы говорите о завтрашнем дне и…

Ханна. Я только сказала, что…

Шеннон. Завтра вас здесь не будет! Вы забыли? Не будет!..

Ханна (смущенно и чуть растерянно улыбаясь). Да, забыла.

Шеннон. Вдова хочет, чтобы вас здесь не было, и вас не будет, даже если бы вы продавали свои акварели, как горячие пирожки на площади. (Смотрит на нее, безнадежно качая головой.) Ханна. Пожалуй, вы правы, мистер Шеннон. Просто я очень устала и плохо соображаю… или заразилась от вас малярией. Мне вдруг показалось на минуту, что…

Голос дедушки (неожиданно). Ханна!

Ханна (подбегает к его двери). Да! Что случилось, дедушка?

Он не слышит ее и зовет еще громче.

Я здесь, здесь!

Голос дедушки. Не входи, но будь рядом, чтобы я мог позвать тебя.

Ханна. Да, да… Я услышу тебя, дедушка. (Делает глубокий вдох и поворачивается к Шеннону.) Шеннон. Слушайте, если вы не возьмете этот крест, который я уже никогда не надену, я запущу им с веранды прямо в призрака в джунглях. (Размахивается.) Ханна (хватает его за руку). Хорошо, мистер Шеннон, я возьму. И сберегу для вас.

Шеннон. Заложите его, дорогая, вы должны это сделать.

Ханна. Хорошо, но тогда я пошлю вам закладную квитанцию, чтобы вы могли выкупить. Он вам понадобится, когда вы одолеете свою лихорадку. (Идет как слепая и чуть не входит не в свою комнату.) Шеннон (мягко). Это не ваша. Вы прошли мимо.

Ханна. Да, действительно, простите. Никогда еще не чувствовала себя такой разбитой. (Опять оборачивается посмотреть на него.)

И он пристально смотрит на нее.

(Словно слепая, глядит куда-то мимо Шеннона.) Никогда!

Небольшая пауза.

Что это за шум все время из-под веранды, словно кто-то скребется?

Шеннон. Я уже говорил вам.

Ханна. А я не слышала.

Шеннон. Сейчас возьму фонарик и покажу. (Быстро скрывается в своей комнате и возвращается с электрическим фонариком.) Это игуана. Я вам ее покажу. Видите?.. Игуану. На привязи. Видите, как она рвется на волю, а эта проклятая веревка не пускает ее? Как и вас… Как меня!.. Как дедушку с его последней поэмой…

Пауза. Слышится пение с берега.

Ханна. А что это… что это – игуана?

Шеннон. Такая ящерица… очень большая, гигантская. Ребята-мексиканцы поймали и привязали.

Ханна. Зачем?

Шеннон. Они всегда так делают, привязывают игуану, она у них жиреет, а когда разжиреет как следует – съедают. Это ведь деликатес. Мясо напоминает белое куриное. По крайней мере так кажется мексиканцам. А потом для ребят забава – выкалывают палками глаза, спичкой поджигают хвост. Понимаете? Смешно, да? Нравится вам?