Пламя грядущего

Пятый день до августовских календ.

В сей день оба короля и их совет вынесли решение о том, кому надлежит править королевством Иерусалимским. Спор этот возник уже давно как следствие соперничества между Ги Лузиньянскйм и маркизом Конрадом Монферратским, тем самым, который обсуждал в стенах Акры с сарацинами условия заключения мира. Было решено, что Ги остается королем, пока жив, но в случае его смерти корону унаследует Конрад. Подобный вердикт явился и победой, и поражением Ричарда, ибо Ги принес ему вассальную клятву на Кипре, тогда как Конрад – друг и союзник короля Филиппа. Судя по тому, что мне доводилось слышать, маркиз – человек коварный, бесчестный и лживый, его обвиняют во многих злодеяниях, в том числе будто бы именно он воспрепятствовал снабжению войска провиантом, поступавшим из Тира, и он же убедил короля Филиппа потребовать от Ричарда часть Кипра, хотя ни капли французской крови не было пролито при завоевании этого плодородного острова.

День св. Петра. Этим утром король Франции отплыл в Тир, взяв с собой Конрада Монферратского и тех знатных заложников из числа сарацинов, которые остались в его власти. Много раздавалось жалоб и проклятий, когда король Филипп поднимался на корабль. Я вспомнил, что мне говорил Ричард, и с любопытством смотрел, как сердечно и добродушно он попрощался с французским королем, обняв и поцеловав его, словно они были любящими братьями. Не далее как два дня назад Ричард согласился, что Филипп волен покинуть крестоносцев, но лишь при условии, что он торжественно поклянется не причинять ущерба каким-либо владениям или подданным Ричарда, пока длится паломничество короля. Такая клятва была принесена в присутствии десяти свидетелей, французских знатных сеньоров, которых Филипп попросил стать его гарантами. Возможно, Ричард остался этим доволен. Но будь я на его месте, я бы подумал о скупости и душевной низости Филиппа, и, словно подтверждая мои мысли, Иво де Вимон, стоявший рядом со мной и смотревший, как он восходит на борт своего корабля, сказал: «Не очень-то мне нравятся люди с поджатым ртом, ибо из всего, что говорит такой человек, половина остается недосказанной».

Иво проводит с нами очень много времени в последние дни. Он очень любил бедного Хью и часто говорит о нем, рассказывая нам истории о тех днях, когда оба они пребывали в самом расцвете юности, и печалясь, что Хью суждено было встретить смерть при взятии Акры. «Ибо я просидел под стенами этого проклятого города целую зиму, – сокрушался он, – получив только пару царапин, а он, едва приехав, должен был погибнуть. Никогда я не думал, что потеряю старого друга таким образом. Он плохо о себе позаботился, что совсем ему не было свойственно. Да, он сильно сдал с возрастом». Я не знаю, зачем он говорит такие вещи, то ли для того, чтобы подбодрить нас, то ли потому, что и сам из той же породы практичных людей, как и Хью.

Моя рана почти зажила, и о ней напоминает только небольшая скованность в движениях и слабая боль, когда я ложусь спать. Уже некоторое время я работаю над сирвентой, посвященной падению Акры, предвосхищая миг, когда король призовет меня.

Тринадцатый день до сентябрьских календ. Многое произошло за истекшие три недели – с тех пор, как король Филипп покинул войско. А сегодня по всему лагерю прокричали приказ, что мы должны быть готовы выступить утром. Я опишу на скорую руку все события, какие смогу припомнить, а затем отложу в сторону перо и чернильницу. Одному Богу ведомо, когда я вновь продолжу свои записи, ибо кто, кроме Него, может сказать, какие опасности подстерегают нас на пути в Аскалон, куда мы и направляемся.

После отъезда французского короля наш господин, король Ричард, был избран на совете армии предводителем, хотя некоторые бароны весьма этому противились, как и многие пизанские воины, поклявшиеся в верности королю Филиппу. Однако Ричард преодолел все препятствия с помощью складных речей и подарков. Более того, он велел предстать перед собой всем лучникам (включая и названных пизанцев) и нанял их к себе на службу. Таким образом он сделался самым могущественным из всех государей, и никто не мог с ним соперничать.

Он объявил о своем намерении повести армию к Аскалону, большому городу на побережье, чтобы отвоевать те земли у неверных. Но прежде он должен обменяться пленниками, о чем велись переговоры с Саладином, и получить от Акры выкуп, а именно: сто тысяч золотых безантов, с обещанием выплатить такую же сумму позже, а также принять истинный Крест Господень, находившийся в лагере Саладина. Посланники сновали туда и обратно между королем и султаном, и каждый день по лагерю распространялись свежие сплетни. Мы все были охвачены напряженным ожиданием, напоминая актеров на ярмарке, танцующих на лезвиях ножей.

А тем временем король послал людей в Тир к маркизу Конраду Монферратскому, повелевая ему возвратиться к войску и привезти с собой тех заложников, которых забрал король Филипп, для того чтобы мог быть осуществлен честный обмен пленными. Однако маркиз ответил, что не вернется, а что касается заложников, сказал он, то он отдаст их тогда, когда будет возвращен истинный крест и он получит долю короля Франции, но не прежде. И снова Ричард послал к нему, требуя повиновения, а в ответ вероломный маркиз помешал отплытию из Тира наших кораблей, которые должны были привезти новые запасы провианта, так что все мы очутились в весьма стесненном положении.

Затем наступил срок – а было это на одиннадцатый день августа, – когда Саладину надлежало выплатить первую часть выкупа за Акру, и Ричард призвал султана сдержать обещание. Тем не менее мы не дождались ни денег, ни истинного креста, ни тех наших знатных баронов и рыцарей, которых должны были освободить из плена. Вслед за этим король вывел войско на равнину, и мы разбили новый лагерь и приготовились к сражению. На другой день из Тира вернулся герцог Бургундский, где он все же уговорил маркиза Конрада отпустить турецких заложников, но сам маркиз не явился, высокомерно отвергнув приказ Ричарда.

Тогда же на равнине произошло несколько стычек с сарацинами и обмен любезностями с оружием в руках. Но туда и сюда между Ричардом и Саладином непрерывно ездили гонцы: наш король убеждал султана сдержать слово и передать деньги, пленных и крест, а султан отделывался уклончивыми, снисходительными и коварными ответами и просил дать ему больше времени. Наконец Ричард согласился перенести срок на двадцатый день августа.

В понедельник король, вернувшись в Акру, обедал со своей королевой и предводителями войска, и меня позвали, чтобы я спел для них. Гираут в тот день пребывал в пьяном оцепенении, поскольку раздобыл где-то изрядное количество вина и употребил его, так что, когда настало время нам идти обедать во дворец, он сначала рассказывал мне о дьяволах и демонах, затем принялся петь на многих разных языках и в конце концов заснул так крепко, что его не разбудили бы и раскаты грома. Сначала я пришел в страшную ярость, размышляя, как же я появлюсь без своего менестреля. А потом мне стало смешно, ибо я вспомнил, как некогда гордился тем, что наделен хорошим голосом и достаточно искусно играю на арфе и виоле, и потому хвастался, будто мне вовсе не нужен жонглер[171]. А теперь – такова уж сила привычки – мне казалось, что я никогда не мог обойтись без Гираута. Я отправился во дворец один, занял свое место за нижним столом и пообедал лучше, чем в прошедшие дни (и не забыл завернуть в платок несколько лакомых кусочков для Артура). Затем я спел множество песен, к удовольствию всего общества, поскольку на их долю выпадало мало развлечений, кроме тех, что можно получить в сражении. Среди прочих я исполнил недавно написанную сирвенту: «Когда к стенам Акры король Англии…», после которой, я заметил, кое-кто из французских баронов посмотрел на меня с неодобрением. Но Ричард, весьма довольный – больше, я подозреваю, их печальным видом, чем моей песней, – послал мне полный кубок серебряных безантов.

171

…мне вовсе не нужен жонглер. – Трубадуры, не обладавшие хорошим голосом, нанимали профессионального певца, жонглера.