Страница 8 из 22
— Пойду делать уроки, — вздыхаю я.
Обычно я люблю посидеть на кухне, но сегодня мне не хочется смотреть, как Анна возится с Моголем. Будто я завидую. Непонятно. Ведь я вовсе не хочу поменяться местами с Анной. И уж тем более с Моголем! А если бы Анна вздумала меня приподнять, мы бы обе рухнули на пол. Она выше меня на две головы, но я вешу гораздо больше.
Анна и не пытается возиться и дурачиться со мной, как все мамы. Я слишком большая, она слишком молода. С папой разница в возрасте у них ещё больше, он вполне мог бы быть её отцом. Он преподаёт историю искусств в колледже, где училась Анна. Она хотела стать художником по тканям и в его группу не ходила. После колледжа она устроилась на неполный день дизайнером в одну фирму, но та разорилась, и Анна никак не может найти себе новое место. Папа продолжает преподавать. У его студентов все ещё каникулы, но сегодня в колледже очередное собрание, на котором он должен быть.
— Элли, погоди минутку, — просит Анна. — Твой отец вернётся неизвестно во сколько. На него нельзя положиться. У меня сегодня первое занятие на курсах итальянского, будь лапочкой, уложи Моголя спать.
— Слушай, мне задали груду уроков, — хнычу я. Но недолго. Вскоре я меняю тактику и замечаю, что другим платят за то, что они сидят с детьми.
— Вот ещё! Я не ребёнок! — вмешивается Моголь. — И вообще, что значит «сидеть с детьми»? Элли, только не садись на меня!
— Если не замолчишь, так и сделаю, — бурчу я.
В конце концов я сдаюсь. Но очень и очень неохотно. Не понимаю, что Анна так упёрлась в этот итальянский. Все равно мы не рванём в Рим, не будем наслаждаться Флоренцией. Как всегда, будем мокнуть в Уэльсе.
Анна кормит Моголя ужином, купает его и переодевает в пижаму. Остаётся проследить, чтобы он не забыл сходить в туалет, и уложить его спать. Скажете, ерунда?
Он начинает скакать по комнате, как обезьянка, а стоит мне его схватить, принимается вопить, вырываться и хохотать. Наконец-то приходит папа, и Моголь с гиканьем вылетает ему навстречу.
— Эй, эй! Почему мы ещё не спим, господин Омлетик? — улыбается папа. И укоризненно смотрит на меня: — Элли, зачем ты позволяешь ему возбуждаться перед сном? Он теперь не уснёт.
Снова я виновата. Вот и вся благодарность. Больше всего раздражает то, что при папе Моголь сразу же успокаивается. Забирается ему на колени и слушает сказку про медвежонка. Улыбается как ангелочек и поглаживает пальцем картинки в книжке.
Между прочим, это моя детская книжка. Но чтобы папа хоть раз читал её мне? Чтобы я сонно и доверчиво прижималась к нему?
— Что случилось, Элли? — вдруг поднимет голову папа. — Почему ты хандришь?
— Ничего я не хандрю. Уже и посидеть спокойно нельзя? Это преступление?
— Пап, давай дальше! — требует Моголь. — Не болтай с Элькой-сарделькой!
— Моголь! — восклицает папа, подавляя смешок.
Ну, все. Больше не могу. Мне становится трудно дышать. Я бреду к себе и включаю музыку. На полную громкость.
Надо хотя бы открыть учебник, но тут я ловлю собственное отражение в зеркале. Волосы торчат во все стороны, взрыв на макаронной фабрике, я решаю привести их в порядок и прикидываю то одну, то другую причёску. Можно скрутить их и уложить в аккуратный узел на затылке — вроде бы неплохо, — но тогда щеки кажутся ещё толще. Боже, насколько толще. Лицо становится похожим на огромный белый резиновый мяч, на подбородке вздувается прыщ, на носу ещё один, поменьше, розовато-белый мяч в красную крапинку. Анна говорит, прыщи нельзя давить. Ей-то хорошо, у неё потрясающая нежная кожа английской леди, у неё никогда не было прыщей.
И я давлю. Лучше не становится. Я чувствую себя уродиной. Неудивительно, что у меня нет парня. Кто захочет со мной встречаться? Только близорукий Дэн, да и тот с криком умчится прочь, если протрёт очки и увидит меня во всей красе.
Я достаю письмо и перечитываю его. В комнату без стука врывается папа.
— Папа! Почему ты не постучал?
— Я стучал. Неудивительно, что за этим рёвом ты не слышала. Приглуши звук, Моголь лёг спать.
Моголь-Моголь-Моголь-Моголь-Моголь. Я представляю себе маленьких Шалтаев-Болтаев, рядком усевшихся на стене. И скидываю их по одному: шмяк-шмяк-шмяк.
— Ну конечно, все для нашего чудо-мальчика, — говорю я и выключаю музыку. — Все? Доволен? Теперь их юное высочество может спокойно почивать.
— Я просил приглушить, а не выключить, — говорит папа. — Что с тобой происходит, Элли? Ты стала такой вспыльчивой. — Он подходит ближе, пощипывая бородку, как всегда, когда чем-то озабочен. — Что у тебя с лицом? Ты поранилась?
— Все в порядке. — Я прикрываю подбородок ладонью. — Ну что, можно мне наконец сесть за уроки?
— Ты не делаешь уроки, ты читаешь письмо. От кого оно?
— Какая тебе разница? — Я сминаю бумагу. Поздно. Он углядел краешек.
— "С любовью, Дэн". Любовное послание! — говорит папа.
— Ничего подобного!
— И что за Дэн? Элли, у тебя появился мальчик?
— Нет, папа! У меня не появился мальчик. Пожалуйста, не лезь, — прошу я и запихиваю дурацкое письмо в карман юбки.
Когда папа уходит, я глубоко вздыхаю и обхватываю голову руками. Хочется поплакать, но вместо этого я проваливаюсь в сон и просыпаюсь от того, что затекла шея. Я забираюсь в кровать, но сна уже ни в одном глазу.
Папа поднимается к себе и по пути просовывает голову в дверь.
— Элли, ты спишь? — шепчет он.
— Да.
— Анна сказала, кто твой мальчик. Тот странный башковитый паренёк в дождевике, да?
— Нет. Нет, нет и нет. Он не мой мальчик. Господи, как мне все надоело, — говорю я и закрываюсь подушкой.
— Прости, прости. Не расстраивайся. Анна просила тебя не поддразнивать. Элли, ты слышишь?
Я не высовываю головы. Он молчит. А потом тяжело наклоняется ко мне.
— Ночки-дочки, — шепчет папа и целует подушку на моем лице.
Я не двигаюсь. А потом шепчу:
— Ночушки-ночнушки, — и отнимаю от лица подушку. Но папа уже ушёл.
Я так и не могу уснуть. И лежу, прижимая к себе подушку. Жаль, выкинула все мягкие игрушки, с которыми засыпала. Когда я была маленькая, как Моголь, у меня был голубой слоник по имени Нелли. Она стала мне подружкой, я постоянно с ней говорила, мы всюду были вместе — Элли и Нелли.
Ещё у меня были панда Бартоломью, жирафиха Мейбл и большая тряпичная рыжеволосая кукла Мармеладка.
К появлению Моголя я успела перерасти все свои игрушки, все, кроме Нелли. Когда он научился ползать, его новёхонькие звери ему надоели, и он норовил добраться до моих.
Однажды мы подрались из-за Нелли. Моголь вцепился в неё и вопил как резаный. Со стороны я, наверное, выглядела глупо — воюю с карапузом из-за грязного плюшевого слона с обвисшим хоботом, — но я не собиралась уступать. И вдруг Моголя стошнило прямо на Нелли. Я кричала, что он нарочно. И что Нелли испорчена навсегда. А её сшила мама, давным-давно… Я устроила настоящую истерику.
Анна ополоснула Нелли под краном и засунула её в стиральную машину. Нелли стала непонятного розово-лилового оттенка, набивка свалялась. И я отвергла её, сказала, что она испорчена, и бросила в мусорный бак.
Как я об этом жалею! Я раскаялась, едва уехал мусоровоз. Может, я и не в себе, но я до сих пор иногда представляю, как она лежит среди объедков китайской еды и мокрых чайных пакетиков, жалобно поджав хобот.
Остальные игрушки я выкинула, когда решила изменить облик комнаты так, чтобы ничто в ней не напоминало о толстой мечтательной глупышке Элли. А потом я подстроюсь под комнату и тоже стану модной и стильной. Я выкрасила стены в голубой цвет, повесила жёлтые шторы и поставила красный диван — яркие цвета для блеклой Элли. А затем долго старалась стать раскованной, лёгкой и весёлой под стать комнате — но так ничего и не вышло. Вот и сейчас я такая мрачная и угрюмая, что под стать мне разве что тёмный закуток в глубинах канализации.
Я крепче сжимаю подушку. В детстве у меня хотя бы раз в неделю ночевала Надин. Нам не нужны были раскладушки и спальные мешки, мы вместе забирались в одну кровать. Надин — не самая пухленькая и уютная соседка, у неё острые локти, и она пихается во сне, но я не жаловалась. Мы сочиняли кровавые кладбищенские истории, так что всю ночь потом снились кошмары, но, если становилось страшно, я всегда могла прижаться к костлявой спине Надин и почувствовать, как её длинные волосы щекочут лицо.