Страница 5 из 68
— Наверное, чья-то злая шутка, — предположил Эйнштейн.
В двери пивной появился англичанин, все еще бледный, но уже не такой растерянный.
— Итак, джентльмены, — сказал он, — вы, конечно же, ничего не нашли и считаете меня сумасшедшим.
Джойс улыбнулся.
— Напротив, — сказал он. — Мы тут кое-что нашли и далеки от того, чтобы считать вас сумасшедшим.
Он протянул англичанину маску.
— Боюсь, вы стали жертвой какого-то жестокого шутника.
Англичанин подошел и взглянул на ухмыляющуюся маску. На его лице не выразилось ни малейшего облегчения.
— О, это гораздо более жестокая шутка, чем вы можете предположить, — сказал он наигранно беспечным тоном, — Три человека уже умерли ужасной смертью. По-вашему, это смешно, сэр?
Вечный искуситель: змей выбрался из озера Лох-Несс, пересек Европу и достал меня здесь.
Откуда эти строки? Не из Блейка, это точно. Может, из какой-то древней баллады? Но послушаем: он, кажется, что-то говорит.
— Три человека уже умерли, — повторил англичанин. — И теперь я уверен в том, что стану четвертым.
В январе палата общин приняла гомруль[9] для Ирландии, в марте палата лордов его отменила. Теперь остался только один выход — революция. Стрельба на улицах, женские крики, мертвые дети, Кровавая Война. Кошмар, от которого я стараюсь пробудиться. Да, и еще слова отца: «Джимми, сынок, никогда не доверяй трем вещам: копыту лошади, рогу быка и улыбке англосакса». Еще одна сеть, в которую я не должен угодить. Этому парню нужна помощь. Лучшее лекарство от угрызений совести — сострадание.
Фён, ведьмин ветер, швырял нездоровый, застоявшийся воздух прямо в лицо.
— Позвольте мне помочь вам, — предложил Джойс.
Шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам… Привез его в гостиницу. Может быть, у меня даже найдутся два динария.[10]
— Да, — поддержал его Эйнштейн, — позвольте нам помочь вам.
V
Сэр Джон Бэбкок родился 23 ноября 1886 года — единственный ребенок сэра Джеймса Фенвика Бэбкока, некогда уважаемого биолога, который к тому времени оказался на задворках науки вследствие того, что осмелился открыто предпочесть учению Дарвина еретическую теорию эволюции Ламарка. Матерью сэра Джона была леди Кэтрин Грейсток-Бэбкок. Судя по сохранившимся дневникам и письмам, эта женщина славилась своей живостью и остроумием, была отличной хозяйкой и последовательно отстаивала научную ересь своего мужа.
В 1897 году сэр Джеймс и леди Кэтрин были убиты в Африке, куда отправились путешествовать вместе с лордом Грейстоком, сумасбродным кузеном леди Кэтрин. Так в возрасте одиннадцати лет сэр Джон осиротел. Забота о мальчике легла на его дядю, врача Бостика Бентли Бэбкока, который был широко известен в медицинских кругах тем, что первым применил эфир для наркоза. Доктор Б. Б. Бэбкок, в отличие от своего брата, был убежденным дарвинистом и атеистом, а также неутомимым защитником философии Герберта Спенсера. Некоторые считали, что такому рационалисту и вечному холостяку, как доктор Бэбкок, ни за что на свете не удастся вырастить и воспитать чужого ребенка. Очевидно, добрый доктор в глубине души разделял это мнение, так как нанял целую армию нянек, гувернанток, слуг и прочих доверенных лиц, каковой армией и отгородился от всех проблем, связанных с воспитанием племянника, вступающего в период полового созревания.
Доктор Бэбкок скончался от внезапного сердечного приступа 16 июня 1904 года, когда восемнадцатилетний сэр Джон мучительно и болезненно заканчивал свой последний год в Итоне. Семейный адвокат объяснил сэру Джону, что тот не только стал единственным владельцем двадцати тысяч акров земли, но и унаследовал два крупных состояния, которые, будучи вложенными в дело, должны были приносить ему около четырех тысяч фунтов в год. Таким образом, ему не пришлось заботиться о своем пропитании и пачкать руки таким богомерзким для любого цивилизованного англичанина занятием, как зарабатывание себе на жизнь.
Сэр Джон был стройным юношей с красивым нервным лицом. В школе и колледже он неизменно становился козлом отпущения и жертвой всех дурацких шуток. Товарищи называли его не иначе, как «тихоней», «зубрилой» или «чудаком». Счастливым он чувствовал себя только тогда, когда блуждал в одиночестве по самой густой части леса в унаследованном поместье, наслаждаясь «зелеными мыслями», как выразился Эндрю Марвелл[11]. Иногда, особенно в те часы, когда предзакатное солнце играло своими красновато-золотыми лучами на изумрудно-зеленых ветвях, ему казалось, что перед ним вот-вот отворится дверь в иной мир. Он почти различал быстрые и в то же время робкие движения дриад, запах серы и сандалового дерева, поднимающийся из скрытых в толще земли огромных пещер троллей. В эти волшебные моменты он грезил, что завеса вот-вот приподнимется, в лесной дымке возникнут неясные очертания средневекового замка, раздастся протяжный звук грубы и позовет его в мир романтики и волшебства, опасностей и триумфа.
Однажды он поймал полевую мышь и долго смотрел в ее испуганные глазки, с ужасом размышляя о том, что одним ударом камня может оборвать ее жизнь так же быстро и бессмысленно, как были оборваны жизни всех, кого он любил. Он был напуган не тем, что в его голове возникают такие жестокие фантазии, и даже не тем, что какая-то первобытная сила внутри него побуждала его совершить убийство, познать ужасную радость сознательного греха. Он был напуган метафизически: знанием собственной силы, тем фактом, что убийство возможно, что жизнь так хрупка и ее так легко оборвать. Ароматы розы и клевера, изумрудные и бирюзовые тени деревьев, первобытная красота природы — все это внезапно напугало его, ибо он увидел, что. за всем этим стоит лишь смерть и любовь к убийству. Он отпустил мышь — «зверек проворный, юркий, гладкий»[12], процитировал самому себе, — и долго смотрел, как она убегала прочь. Он почувствовал тот же страх, который чувствовала мышь, в одно мгновенье увидел глазами Бентли Бэбкока и Чарльза Дарвина миллиарды лет борьбы за выживание и наконец-то дал волю слезам, которые глупость и застенчивость помешали ему выплакать на похоронах дяди. Почувствовав себя трижды осиротевшим, хотел было проклясть Бога и умереть, как жена Иова, но не осмелился.
Тот момент остался в его памяти навсегда, и однажды, много месяцев спустя, когда один из преподавателей, зная его блестящие способности и сочувствуя его одиночеству, попросил его прочесть любимые строки из Шекспира, сэр Джон немедленно процитировал — как вы думаете, что? Нет, не «Быть или не быть», и не «Завтра, завтра, завтра», а мрачное место из «Лира»:
Преподаватель был настолько удручен отчаянием, прозвучавшим в голосе сэра Джона, что счел его «безнадежным случаем» и больше никогда не пытался говорить с ним по душам.
Но сэр Джон также знал, что боги, или слепые безличные силы мира естественного отбора Дарвина и дядюшки Бентли, так же бесстрастно, как они лишили жизни его мать, отца и дядю, наделили его материальным богатством, которое считается великим благословением в мире, где три четверти населения отчаянно борются за выживание и где большинство рабочих умирает без зубов и без сил, не дотянув и до сорока, растратив все свое здоровье на мрачных Мельницах Сатаны, заклейменных еще Вильямом Блейком. Тем не менее, все знали, что без этих Мельниц невозможен Прогресс и что до появления электричества участь большинства людей была еще более плачевной. Сэру Джону было очень трудно понять все это. Еще труднее ему было понять, чего мир хочет от него и какую роль он ему уготовил, если уготовил вообще. Его мудрствования были в самом разгаре, когда их неожиданно прервало событие, потрясшее весь мир, — убийство Плеве, министра внутренних дел России. Оно стало еще одним звеном в длинной цепи бессмысленных и зверских убийств. Сэр Джон слышал, как одни говорили о том, что в мире воцаряется жестокость и беззаконие, а другие, причем с еще большим страхом, — о том, что за этими чудовищными убийствами стоит какой-то всемирный заговор.
9
Гомруль (англ. Home Rule) — программа самоуправления Ирландии в рамках Британской империи.
10
См. Лук. 10: 30-35.
11
Марвелл, Эндрю (1621 — 1678) — английский поэт, политический и государственный деятель.
12
Роберт Бернс, «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом» (пер. С. Маршака).
13
В. Шекспир, «Король Лир», Акт IV, Сцена 1 (пер. Б. Пастернака).