Живи с молнией

– Неужели он действительно еврей?

Профессор Сэмюэл Косгров когда-то работал в «Дженерал электрик компани» и сейчас занимался исследованием применения сложных электронных ламп. Это был маленький рыжеватый шотландец, получивший докторскую степень в Лондонском университете. Он был холост, и выражение тайной и терпеливой грусти на его лице объяснялось просто сосредоточенностью, но все жены преподавателей и его студентки считали своим долгом проявлять участие и заботиться о нем. Профессор Косгров, казалось, кротко удивлялся тому, что не он, а нелюдимый Фабермахер занял в семье Горинов место друга-холостяка.

Постоянные преподаватели факультета представляли собой малоинтересную публику, – с ними можно было приятно поговорить о чем угодно, только не о физике. Эрик и Траскер поняли это с самого начала, но считали, что когда на факультете начнется энергичная и многосторонняя исследовательская деятельность, каждого из этих людей можно будет использовать для какой-нибудь технической работы, не требующей творческого труда. Теперь, когда умер Лич, а Риган по-прежнему оставался деканом, Эрик и Траскер поневоле были вынуждены подчиниться законам этого мирка и примириться с господствовавшим в нем лицемерием.

Когда настало время планировать собственную исследовательскую работу, им пришлось полностью отказаться от своих первоначальных замыслов. Эрик заявил, что ему хотелось бы продолжить начатую в Мичигане работу над дейтрон-дейтроновым генератором нейтронов, которую можно было связать с теоретическими изысканиями Фабермахера.

– Но будут ли у нас еще средства на сооружение генератора? – возразил Траскер. – От Ригана я не слышал ни слова относительно размера ассигнований на исследовательскую работу.

– Вы не спрашивайте его об этом сразу. Чего доброго, он скажет – два доллара! Почему бы нам сначала не составить смету циклотрона? Тогда стоимость дейтронной трубки покажется ему таким пустяком, что он обязательно раскошелится.

Траскер далее не улыбнулся.

– Во-первых, Риган не такой уж идиот, во-вторых, как декан, он заслуживает честного отношения. Мы должны делать все возможное, чтобы жить с ним в мире. Вы ведь знаете, что сейчас во всей стране нам не найти другой работы. Кроме того, – прибавил он с яростью, – я просто не представляю, как это я буду выпрашивать деньги и торговаться из-за какой-то суммы!

Эрик даже онемел, так удивили его слова Траскера; потом он пожал плечами.

– Ладно, дело ваше. Но я все-таки думаю, что вы должны предварительно наметить какую-то определенную сумму. А то вы ему скажете: «Сколько я могу получить?», а он вас спросит: «Сколько вам нужно?» Вопрос вполне естественный.

– Нет, не естественный! Мне обещали полную свободу действий, и независимо от того, жив Лич или умер, администрация должна сдержать свое слово.

– Если вы скажете это Ригану, он расхохочется вам в лицо.

Эрику было очень неприятно видеть, что Траскер прямым путем идет к поражению. Риган выслушал его, не моргнув глазом, но при этом поглядывал на Эрика таким насмешливым совиным взглядом, словно приглашал его заодно с ним полюбоваться унижением Траскера.

– Хорошо, сколько же вам нужно? – любезно спросил Риган.

Траскер повторил то, что говорил Эрику, только в более вежливой форме.

Риган засмеялся, не прямо в лицо Траскеру, но так, что Траскер вспыхнул.

– Как это ни прискорбно, но я боюсь, что вы чересчур серьезно отнеслись к словам старого Лича, – сказал Риган. – Все мы достаточно хорошо знаем, что у него было неладно с головой, – не все дома, как мы, бывало, говорили в детстве. Он не скупился на всякие нелепые обещания, но, – сказал Риган с укоризной, – никто и никогда не принимал их всерьез. Разумеется, членам совета приходилось делать вид, будто они с ним согласны. Бедный старик большего никогда и не требовал, к тому же это было абсолютно безопасно, так как на следующий же день он исправно забывал, из-за чего кипятился и сыпал угрозами накануне. Так что, будь он сейчас жив, положение нисколько бы не изменилось…

Тут у нас рассказывают анекдот о Личе и золотой рыбке. Говорят, что однажды Лич увидел в бассейне красивую золотую рыбку и сказал: «Милая рыбка, давай-ка я превращу тебя в кита». Бедная рыбка обрадовалась и засияла от счастья. Но потом он десять раз на день проходил мимо бассейна и даже не глядел на рыбку, потому что, как водится, забыл о своем обещании. «Ну да, ведь это же старый Лич, – грустно сказала себе рыбка, – недаром меня все предупреждали. И хороша же я – плаваю себе и жду, когда Лич обо мне вспомнит! Но будь я проклята, если сама не превращусь в кита». И вот рыбка решила вырасти. Она надувалась и надувалась, становилась все больше и больше и наконец лопнула, как хлопушка. Но треск был такой тихий, что Лич далее не слыхал его и так никогда и не понял, как опрометчиво с его стороны давать такие дурацкие обещания.

Риган искоса взглянул на Траскера, и лицо его сложилось в старомодную плутовскую гримасу: он подпер кончиком языка свою бледную щеку, отчего на ней выпятилось маленькое полушарие.

– Здесь считают эту старую историю очень грустной, – добавил Риган. – Но ее обычно приводят в назидание новичкам.

– Старая история, которую вы только что выдумали, – сказал Эрик.

Риган засмеялся.

– Верно, – самодовольно подтвердил он. – Чтобы вывести мораль, нет ничего лучше притчи.

– Так как же насчет ассигнований? – тихо спросил Траскер. Он был очень бледен. – Сколько вы думаете нам дать?

– А вы, однако, очень упрямый молодой человек, не правда ли?

– Да, – сказал Траскер деревянным голосом.

– Что ж, это весьма неплохая черта. Только я еще упрямее вас. Видите ли, старый Лич внушил вам неправильное представление о нашем университете. На деле это очень небогатое учреждение. Пусть вас не сбивает с толку первоклассное оборудование некоторых лабораторий. Но я вам скажу, что я для вас сделаю, мой юный Траскер. Вы теперь сами понимаете свое положение – притча притчей, а вам приходится сдаваться, не так ли?

– Вернемся к ассигнованию, – спокойно сказал Траскер. – Вы говорили, что…

– Вас не переубедишь, а? Ну, так и меня вы не переубедите. Вы хотите сконструировать эту дейтроновую штуку? Прикиньте, сколько это может стоить, представьте мне смету, а я вам найду деньги. Я ни за что на свете не хочу мешать вашим опытам. Вы должны это понять. Ни за что на свете. Но мне нужна ваша помощь в отношении нашего общего друга Фабермахера. Что мне делать с этим мальчиком?

– А в чем дело? – спросил Траскер. – Насколько я понимаю, он показал себя превосходным преподавателем.

– Я говорю не о преподавании. Видите ли, – доверительно и очень серьезно сказал Риган, – он у нас на факультете один такой. На факультете английского языка есть некто по фамилии Гринберг, а на химическом – Коган, но я-то не привык иметь дело с ними. Пригласил его сюда Лич, а не я. Но и я не стал бы принимать это близко к сердцу, если бы не его слишком левые политические убеждения.

– Странно, – сказал Эрик. – Я знаю его много лет и даже не подозревал, что у него есть политические убеждения.

– Во-первых, он пацифист. Он против войны.

– А кто не против? – спросил Эрик.

– Я, – резко ответил Риган. Добродушно-лукавое выражение исчезло с его лица, тон стал резким, а бледные выцветшие глазки сверкнули. – Все эти рассуждения против войны, которые слышишь теперь среди молодежи, – самый худший вид антигосударственной деятельности. Такие разговоры мне не нравятся, от них становится не по себе. Кроме того, – добавил он с оттенком жалобы в голосе, – когда этакие мысли высказывает физик, это просто сущая глупость. Что, кроме войны, может дать ему хороший заработок? Преподавание? Работа в промышленности? Вздор. Только во время войны физик может развернуться как следует. В тысяча девятьсот восемнадцатом году я нажил почти полмиллиона, потому что я был специалистом по рентгеновским лучам. Я вам скажу, что я делал, чтобы в следующий раз и вы могли поступать так же. Тогда ходили слухи, что в штуках мануфактуры вывозится много контрабанды. Что же я делаю? Я устанавливаю рентгеновский аппарат прямо в таможне и просвечиваю штуки материи, по пять долларов за каждую. Да, сэр! Конечно, не поймите меня превратно, я вовсе не говорю, что война такое уж приятное дело, но и страшного тут ничего нет. Я хочу только сказать, что война – вещь вполне естественная. Это первое, что я имею против Фабермахера, – продолжал он, откидываясь на спинку кресла. – Второе – он ведет безнравственную жизнь. Несколько раз к нему на квартиру откуда-то приезжала молодая женщина. Разумеется, я не ханжа. Но я не хочу, чтобы администрация попрекала меня из-за какого-то еврея. Итак, доктор Траскер, я должен вернуться к своему вопросу. Что нам делать с этим мальчиком?