Живи с молнией

Эрик увидел выражение ее лица. Она спохватилась, что не старается скрыть своих ощущений. Он тотчас поставил чемоданчик на стол и обнял ее.

– Ничего, девочка, здесь не так уж плохо, – прошептал он. – Не вешай голову. Все будет прекрасно.

Сабина крепко прижимала его руку к себе, пока он снимал с нее шляпу. Она была безмерно благодарна ему за то, что он подошел к ней в эту минуту, и едва не расплакалась. «Какой он замечательный», – думала она. Сознательно или случайно, но каждый раз он подходил к ней с утешением именно в ту минуту, когда она больше всего в этом нуждалась. Она прижалась лицом к его лицу и долго стояла так, закрыв глаза.

– Знаешь, кто ты? – сказала она, чуть отстраняясь от него. – Я тебе скажу. Ты самый хороший и добрый человек на свете.

– Это не я такой. Хорошая любовь всегда делает человека хорошим.

Он поцеловал ее в щеку, отступил в сторону и огляделся, ища глазами чего-то. Она не поняла, почему он вдруг отошел от нее и чего ищет. Наконец Эрик взял с умывальника стакан, ополоснул его и до половины налил водой.

– Придется удовольствоваться этим, – с сожалением сказал он.

– Для чего?

Эрик открыл чемоданчик. Слезы, давно уже просившиеся наружу, набежали Сабине на глаза, желтые лепестки купленных им нарциссов превратились в миллионы сверкающих точек и заплясали по всей комнате. Букетик был небольшой, но яркий цвет нарциссов внезапно как бы озарил и согрел комнату. В эту минуту любовь так переполняла Сабину, что она не могла шевельнуться. Она только смотрела на Эрика беспомощно-счастливым взглядом.

– Это я купил у того старичка, – объяснил он, неловко засовывая цветы в стакан, – у того самого, которому следовало бы пойти на Таймс-сквер.

Он не понял слез, выступивших на ее глазах от избытка нежности, и улыбка на его лице сменилась огорченным выражением.

– Но ведь… что это была бы за свадьба без цветов!

3

Предсказание Хэвиленда оправдалось, и прибор был окончательно готов только в начале июня. Последние дни сборки прошли в лихорадочном напряжении; теперь, прежде чем приступить к опытам, оставалось только проверить работу прибора в целом. В пятницу, в восемь часов утра, Эрик включил вакуум-насосы, а Хэвиленд сел за маленький столик со своими записями. Насосы стали издавать низкие басовитые звуки с ритмичными перебоями, похожие на усиленное в тысячу раз биение больного сердца. Через несколько минут, по мере того как давление в приборе стало заметно падать, звук начал повышаться – он становился все выше и выше по тону и наконец перешел в негромкое, четкое и звонкое постукивание. Хэвиленд включил подачу гелия, и через некоторое время гальванометр показал присутствие слабого потока альфа-частиц.

Хэвиленд был в отличном настроении. Подмигнув Эрику, он сказал:

– Ну, вот и готово. Теперь повысьте вольтаж, посмотрим, что из этого выйдет. Я хочу начать с пятидесяти тысяч вольт и постепенно, каждые четверть часа, прибавлять по пять тысяч. Если мы дойдем до полумиллиона вольт без всяких перебоев и замыканий, значит мы можем спокойно пользоваться этой штукой.

Прибор был обнесен легкой проволочной сеткой – она отмечала границу безопасности. Контрольные приборы, посредством которых производилось управление, были вынесены за ее пределы. В центре клетки, в двадцати футах от места, где сидели Хэвиленд и Эрик, находились два больших бронзовых полых шара диаметром в фут, подвешенных один над другим. Они служили вольтметром. Эрик включил маленький моторчик, регулировавший расстояние между шарами. Шары стали медленно сближаться. Хэвиленд, наблюдавший за их движением через телемикроскоп, махнул Эрику рукой, приказывая остановиться.

– Довольно! Теперь при пятидесяти тысячах вольт между ними должна появиться искра.

Хэвиленд взялся обеими руками за массивную рукоятку, посредством которой поднималось напряжение тока, и медленно нажал на нее. Тяжелая рукоятка неторопливо повернулась, и нити накала в больших выпрямителях загорелись ярко-оранжевым светом. В комнате стояла тишина, слышался только пульсирующий стук вакуумных насосов, да через окно доносился приглушенный шум уличного движения. Напряжение повышалось беззвучно. Эрик подумал о том, как неуклонно увеличивается электрический заряд на открытых металлических поверхностях, которые находились от него всего в нескольких ярдах. «Если я начинаю нервничать при пятидесяти тысячах вольт, то что же со мной будет при пятистах тысячах? – думал он. – Ничего, привыкну». Но сердце его стучало в такт вакуумным насосам; он с трудом проглотил комок в горле и перевел дух.

Эрик на секунду отвел глаза от шаров, чтобы взглянуть, что происходит в главной секции, и в этот момент между шарами с треском вспыхнула и заплясала ярко-голубая искра. Оба вскочили с мест.

– Пятьдесят тысяч, – тихо сказал Хэвиленд и записал что-то в книгу. – Дайте мне показания измерительных приборов и все остальные данные и передвиньте регулятор еще на одно деление.

Десять часов просидели они в насыщенной электричеством комнате, почти не вставая с места, и курили беспрерывно. Слышалось негромкое монотонное постукивание насосов, снаружи по коридору ходили люди, солнце заглянуло в одно из окон, потом ушло, обогнуло угол здания и через некоторое время вошло в комнату через южное окно. У Эрика и Хэвиленда ломило спины, они даже не разговаривали между собой и только передавали друг другу распоряжения и показания контрольных приборов. Искры между шарами постепенно становились все ярче и ярче, но оглушительный прерывистый рев при трехстах тысячах вольт уже казался им не громче треска, раздавшегося при первом возникновении искры. Каждый из них думал о сидящем рядом товарище, поражаясь его выносливости, каждый гордился своей работой и испытывал уважение к работе, проделанной другим. Каждый из них успел за это время изучить другого вплоть до мельчайших привычек и научился распознавать проявления нервной напряженности у товарища. Они были уже крепко спаяны между собой.

Время приближалось к шести часам вечера; даже не глядя на часы, они узнали об этом по тому, что вольтметры придуманной и сделанной ими сложной машины показывали пятьсот пятьдесят тысяч вольт.

Хэвиленд внезапно улыбнулся, и под глазами его обозначились морщинки.

– Ну вот! – выдохнул он. – Насосы действуют превосходно. Поток альфа-частиц – просто мечта, а мы с вами – парни что надо!

Эрик тяжело опустился в кресло; ощущение успеха заполнило все его существо, сметая прочь изнеможение.

– Ладно, – сказал Эрик. – Когда же мы начнем расщепление?

– Сегодня пятница. Отдохнем до понедельника. Но прежде чем закрыть лавочку, давайте-ка проведем еще одно испытание.

На этот раз испытание было несложным, но серьезным. Они выключили ток совсем, затем снова стали повышать вольтаж, уже без особых предосторожностей, проделав за двадцать минут то, что перед тем отняло у них целый день. Напряжение возрастало со скоростью двадцати семи тысяч вольт в минуту. Потом они снизили его, выключили насосы и стали ждать, пока остынет прибор. Хэвиленд победоносно напевал что-то себе под нос.

Эрик с минуту сидел неподвижно. Он чувствовал, как внутри у него разгорается трепетное пламя, и ему хотелось как можно дольше насладиться его теплом. Всем своим существом он ощущал глубокое, полное удовлетворение – этот день навсегда останется у него в памяти.

Теперь, когда длинный и трудный день был позади, все казалось сущим пустяком. Если дело так пойдет и дальше, опыт будет закончен еще летом. Он вспомнил опасения Фокса за Хэвиленда и улыбнулся. Никто не мог бы работать сосредоточеннее и упорнее, чем он. Хэвиленд в последний раз осматривал прибор, тихо мурлыча какую-то песенку. Эрику хотелось бы когда-нибудь обладать такой работоспособностью, такой изобретательностью и самоотверженностью. Его наставник поистине достоин восхищения.

Хэвиленд бросил рабочую тетрадь на стол, и Эрик наконец встал. Хэвиленд порывисто обернулся к нему.