Живи с молнией

С первого же взгляда Эрик догадался, что это Зарицкий. Он узнал его интуитивно, потому что созданный его воображением отвратительный образ совсем не соответствовал действительности, и Эрик подсознательно всегда это чувствовал. Перед ним был худой, болезненного вида человек примерно такого же роста, как Эрик. На нем была серая фуражка, сидевшая на голове очень прямо, – так одевают маленьких мальчиков матери, заботящиеся прежде всего об аккуратности и симметрии.

Под белым халатом на нем был зеленый свитер, застегивающийся спереди на пуговицы, с шалевым воротником и отвисшими, вытянувшимися карманами – очевидно, владелец его часто совал в карманы кулаки, стараясь согреть пальцы. Свитер был небрежно связан неумелой женской рукой. Когда Эрик увидел лицо этого человека, ему захотелось сейчас же повернуться и уйти прочь. По вопросительно глядевшим на него карим глазам было видно, что Зарицкий болен. На его впалых щеках лежал какой-то землистый оттенок, словно от длительной голодовки. Чувствовалось, что во рту у него не хватает многих зубов, хотя Зарицкий не разжимал губ. Ему можно было дать и сорок, и шестьдесят лет, и Эрик вдруг ясно представил себе, как он будет выглядеть мертвым. Зарицкий отвернулся и стал вытирать прилавок у кранов с газированной водой, но Эрик чувствовал, что он искоса наблюдает за ним.

– Скажите, у вас есть телефон? – спросил Эрик.

Зарицкий, не поднимая глаз, кивнул на автомат в глубине лавки. Эрик чуть помедлил, стараясь понять причину этой внутренней настороженности, затем пошел к будке. Сердце его бешено стучало. Он позвонил в канцелярию и спросил, не звонил ли ему кто-нибудь. Оказалось, что никто не звонил. Эрик разговаривал, почти вплотную прижав трубку к губам, чтобы не было заметно, как у него прерывается дыхание. Он повесил трубку; коммивояжер ушел, и Эрик остался наедине с Зарицким.

Эрик подошел к прилавку; лавочник глядел в окно. Эрик попросил пачку сигарет, и Зарицкий, вынув мелочь из кармана, отсчитал сдачу. Положив монеты на прилавок, он упорно не отрывал от них глаз. Эрику не хотелось брать деньги. Как только он их возьмет, у него уже не будет никакого предлога оставаться здесь. В лавке было очень тихо, и вдруг Эрик понял, что хозяин его боится.

– Вы давно живете в этих местах? – спросил Эрик.

Хозяин пожал плечами и усмехнулся, все еще не поднимая глаз от прилавка.

– Давно, – сказал он и снова принялся водить тряпкой по прилавку. – А вы, видно, не здешний?

– Нет, – ответил Эрик. – Я просто…

– Послушайте, инспектор, – усталые больные глаза наконец взглянули в лицо Эрику, – тотализатора я не держу, букмекерством не занимаюсь, можете спросить в полицейском участке. Никто, кроме постоянных покупателей, телефоном не пользуется. Так что не ломайте себе зря голову.

– Да что вы, я вовсе не сыщик, – сказал Эрик обиженным тоном, словно оправдываясь. Он даже растерялся – ему было неприятно, что этот человек заподозрил в нем сыщика. Он поглядел на витрину. – Я хочу купить игрушку для своего сына.

Зарицкий еще с минуту пристально разглядывал его, потом грустно улыбнулся.

– Так почему же вы сразу не сказали? Мне все время не дают покоя шпики, ходят и разнюхивают, не занимаюсь ли я темными делишками. – Он покачал головой и заговорил совсем уже дружелюбным тоном: – Вы, должно быть, хотите купить лягушек?

– Да, – ответил Эрик, – вы угадали.

Зарицкий пошел куда-то в заднее помещение и вернулся, держа в руках точно такую же пару лягушек, как на витрине. Широкими плоскими пальцами он несколько раз повернул ключик в боку одной из них, явно щеголяя своей ловкостью. Размашистым жестом он поставил лягушек на мраморную доску прилавка, устремил взгляд в сторону, на дверь, словно подчеркивая непринужденную уверенность своих движений, и выпустил игрушку из рук. Эрик услышал жужжание пружины, затем одна из лягушек медленно поднялась в воздух и опустилась перед второй. Все быстрее и быстрее лягушки с лязгом запрыгали в чехарде по всему прилавку, потом вскочили на коробку итальянских сигар, и тут их поймал Зарицкий. Он улыбался. Когда-то Эрик мечтал, что будет вот так же улыбаться, закончив четырехчасовое испытание своего станка.

– Замечательная пружина, – сказал Зарицкий. – Каждая лягушка делалась, как часы. Как швейцарские часы. Тридцать центов. – Он усмехнулся и пожал плечами. – Подумать только, вы приехали с другого конца города за моими лягушками, а я вас принял за шпика! Но что вы хотите! В этом мишугэне[7] мире у меня только и есть, что свой дом. К лягушкам полагается коробка. Завернуть?

– Не надо. Я понесу в коробке, – сказал Эрик. Он чувствовал, что Зарицкий теперь относится к нему с симпатией.

– Ладно. Значит, у меня остается теперь тысяча четырнадцать штук. – На его больном лице появилась улыбка. – Мало-помалу я с ними разделаюсь. Скажите, а вы-то откуда приехали за моими лягушками? Простите за вопрос, но мне просто приятно было бы знать; на секундочку я снова могу поверить, что если сделать мышеловку получше… – Он покачал головой. – Кто проложил дорогу к моей двери? Мыши. Нет, когда я стал продавать лягушек, когда я впервые получил патент, – ай, какой был день, какой был день! – вздохнул он. – Пятьсот долларов авторских процентов одним чеком. Пятьсот долларов, – медленно повторил он. – Мы с женой глаза вылупили на этот чек, и я сначала даже не мог сосчитать на нем нулей. Вот тогда я узнал, что значит быть Рокфеллером.

Эрик внезапно вспомнил тот день, когда он впервые ощутил себя богатым; это было во время поездки на Кони-Айленд с Сабиной и Джоди. Он оцепенел, пораженный жутким сходством между собой и этим неудачником. Он никогда не сможет рассказать об этом Сабине, это как дурной сон, который вспоминаешь, но никогда никому не рассказываешь.

Зарицкий продолжал предаваться воспоминаниям.

– Боже, сколько мы строили планов! Жена непременно хотела приодеть детей, потом куда-нибудь поехать. Но я решил по-своему. Я человек деловой. Сначала мы уплатили по всем счетам, так что получили опять хороший кредит. Доктор, страховка – счетов было больше чем на двести долларов. А на остальное я хотел запатентовать несколько других идей, которые у меня были. Идей, дорогой сэр, – у меня была целая куча идей! Каждый месяц получать по одному патенту – это пятьсот долларов в месяц. Можете надо мной смеяться, но я решил быть скромным и благоразумным и подавать заявку на патент не чаще чем раз в два месяца. Зачем быть свиньей? Так я вычислял да прикидывал, и видите, чем это кончилось? Я по-прежнему сижу в своей лавке.

– Что же произошло с лягушками? – спросил Эрик, думая про себя: что же произошло с моими мечтами?

– Что произошло? Да ничего не произошло. Мои авторские проценты составляли один цент с лягушки. Ясно, вы бы подумали, что в стране, где сто двадцать миллионов людей, хоть миллион захочет же купить лягушек. Ну, может, вы бы и не подумали, а я так думал. Фабрика Темпла изготовила сто тысяч штук и распродала три четверти, остальное пошло на свалку; я купил их по центу за штуку и вот уже десять лет продаю по одной людям вроде вас, которые как-нибудь прослышали о них и разыскали меня. Теперь-то это для меня просто так, товар и все, а сначала – о, то были золотые дни, уж поверьте.

Эрик смотрел на него, как зачарованный. Этот человек и его жизнь – оборотная сторона медали. Пусть бы Сабина поглядела на все это и тогда бы судила, прав он или нет. Он отбросил мысль о сходстве между Зарицким и собою, словно срывая с себя одежду, кишащую заразными микробами несчастья. Он заставил себя не думать об этом старике как о живом, напоминающем его самого, человеке с прошлым и будущим. Эрик немедленно выбросил из головы все мысли о нем как о человеческом существе и решил видеть в нем только препятствие, мешающее его планам.

– А кроме игрушек, вы никогда ничего не изобретали? – спросил он.

– Игрушки – это что, – усмехнулся лавочник. – Я как-то придумал совсем особенный мост – правда, мне не удалось продать это изобретение.

7

сумасшедшем (евр.)