Башня

Зайдя по колено в воду, он смыл грязь с рук, ног и лица.

А когда шел обратно к берегу, в голове проклюнулась показавшаяся несуразной догадка.

Он стал осматривать следы, оставшиеся на том месте, где он слетел со ската. Четко различались вмятины, оставленные при падении коленями и локтями.

На сравнительно податливом грунте отпечатались также места, где упирался когтями паук, стоя над поверженным телом. Слева отпечатков насчитывалось четыре, справа только три.

У нападавшего караульного паука не хватало одной передней лапы.

С ясностью, перешедшей в понимание, у Найла в голове очертился образ разнесчастного вида паучищи – лежит, распростершись, на солнце, из увечной передней лапы на дощатый настил ладьи цедится струйка бледной крови. И он тут же с уверенностью понял, что догадка оказалась верной.

Сердце стиснуло от бессмысленного, благодарного восторга. Смутное чутье, что удача сопутствует ему, наполнило ощущением странного спокойствия.

Он не спеша поднялся по ступеням, посмотрел налево-направо – убедился, что дорога свободна, – и пересек улицу с видом человека, идущего по вполне законным делам.

Фасады домов, стоящих к реке лицом, имели внушительный вид, но было ясно, что уже скоро его лишатся. Растрескавшиеся тротуары покрывал хлам из битого стекла и истлевшей дранки.

Здесь же Найл впервые увидел и проржавевшие останки автомобилей – многие из которых раскрытыми дверцами походили на дохлых крылатых насекомых. Большинство окон и дверей в южной части города почему-то сохранилось.

Оконные проемы были свободны от стекол, а покосившиеся двери сиротливо висели на петлях.

Вид у квартала был такой, будто по нему пронеслась банда уличной шпаны.

Идущий от моста проезд был увешан тенетами, местами такими толстыми, что напоминали скорее плотную занавесь; инстинкт предупредил юношу, чтобы он под них не совался. Вместо этого он вошел в здание, на побитом фасаде которого все еще висел огромный плакат: «Всемирная страховая компания».

Найл пошел по заваленному дранкой и штукатуркой пыльному каменному полу, чередой коридоров, выходящих на узкую улицу. Осмотрительно выглянув в окно, Найл тотчас втянул голову обратно.

Метрах в пятнадцати сверху деловито чинил свою сеть смертоносец. Найл успел загасить вспышку тревоги прежде, чем она разрослась, и отступил в коридор.

В соседней комнате беспорядочно громоздилась сломанная мебель, дверь прислонена была к комоду, соседствующему с пустым оконным проемом. Встав на пятачке между дверью и комодом, Найл смог толком рассмотреть улицу и понаблюдать, как паук терпеливо работает над сетью.

Через полчаса донеслись первые звуки, дающие понять, что место обитаемо: голоса, звуки шагов, хлопанье дверей.

Вровень с окнами первого этажа по улице замельтешили люди.

Вон прошла какая-то толстомясая тетка с арбузными грудями и ногами-бревнами, мягко выводя что-то носом. Бросилось в глаза, что под паутиной она прошла совершенно спокойно, словно не замечая.

По мере того, как солнце поднялось чуть выше и заглянуло в улочку, снаружи стало оживленнее.

На тротуары повысыпала детвора, многие ребятишки жевали куски сероватого хлеба.

Некоторые – непоседы – верещали, носились, смеялись; большинство же имело равнодушный, квелый вид.

От Найла не укрылось, что преобладают низкие покатые лбы, плоские скулы и глаза-щелки.

Вон пухлый косолапый мальчишка подошел к маленькой толстушке-девочке и выхватил у нее из рук краюху хлеба. Та громко взвыла, но никто не обратил внимания.

Толстяк прислонился неподалеку к стенке и слопал чужое.

Затем подошел к девочке – совсем маленькой (та только что вышла на улицу) – и рванул у нее корку. Малышка уперлась, силясь удержать еду.

Тогда толстяк пихнул ее в грудь с такой силой, что та попросту отлетела. А малолетние их сверстники сидели себе в проемах подъездов или на тротуарах и продолжали с тупым видом жевать, даже не пытаясь прятать свои краюхи.

На середине улицы появился малыш. Он бежал, взмахивая руками, изображая из себя птицу, и издавал чирикающие звуки.

Пробежав под починенной паутиной, он неожиданно остановился и поглядел на нее снизу вверх.

Затем, к изумлению Найла. нагнулся и, подхватив какую-то деревяшку, запустил ее в воздух.

Силенок у него было всего ничего, деревяшка подлетела невысоко. Мальчуган подкинул ее снова, на этот раз чуть повыше.

Тут к нему подошел косолапый толстяк, уже управившийся с едой, и, выхватив у малыша деревяшку, со всей силы швырнул ее в воздух.

На этот раз она угодила в паутину и, зацепившись, повисла там. Паук мгновенно (Найл просто обмер) кинулся вниз, оставляя за собой нить паутины, и с проворством набросился на малыша.

Найл ожидал, что сейчас в беззащитное тело вопьются клыки.

Ребенок же, наоборот, зашелся от смеха, когда восьмилапый повалил его на землю.

Через несколько секунд паук опять взвился в воздух на своем страховочном конце, а мальчуган вскочил и умчался.

Найл решительно ничего не мог взять в толк. Получается, смертоносец играл с ребенком?

Стоять в мокрой одежде становилось неприятно, а когда на Найла к тому же с любопытством уставился пробегающий мимо окна ребенок, он подавно решил, что дальше играть в прятки не имеет смысла, и вышел на улицу. Никто не удостоил его ни малейшего внимания.

Паук сверху как ни в чем не бывало чинил сеть, очевидно, уже и забыв, что там делается внизу.

Вот только маленький косолапый толстяк мерил Найла недобрым взглядом, одновременно и насмешливым, и враждебным.

Медальон обострял чутье, делая восприятие изумительно острым.

Квартал рабов, обнаружил Найл, был полон запахов, и приятных, и неприятных; запах стряпни смешивался с вонью гнилых овощей и канализации. В водосточных канавах полно было всякого мусора.

Как выяснилось, в квартале рабов обитают не только одни люди. Вот ребенок бросил большую хлебную корку, и ее на бреющем полете умыкнула птица, мелькнув рядом с его головой.

А в затерянном пустом тупике обнаружилась большая серая крыса, пожирающая расквашенный арбуз. Зыркнув на Найла колкими глазками, она, очевидно, решила, что на него можно не обращать внимания, и продолжала жрать.