Золото Маккены

– Тогда зачем мне врать насчет Золотого Каньона? Старик умирает. Молодой человек, несмотря на иной цвет кожи, становится другом старика. Умирающий хочет отблагодарить молодого за услугу, которую тот оказал ему в последний час. Станет ли он лгать своему последнему другу в этой жизни?

Маккенна стыдливо зарделся.

– Конечно, нет, – сказал он. – Прости меня.

– Теперь ты веришь насчет золота?

Маккенна покачал головой.

– Нет, старик. Не могу я тебе врать, так же как ты не можешь врать мне. Я слышал тысячи историй про Золотой Каньон.

На сей раз Маккенна знал точно, что по губам апача скользнула мимолетная улыбка и наклонился вперед, чтобы ни слова не пропустить из затихающего потока.

– Конечно же, Маккенна, друг мой, таких историй действительно тысячи. Но каньонто один. Вот в чем дело! Наконецто я вижу, теперь ты стал мне ближе. Я вижу, что ты почти веришь. Так внимай: карту, что я тебе нарисовал, когдато мне нарисовал отец, а ему – его отец, и так далее, в глубь веков. Это тайна нашей семьи. Мы хранили ее для истинных апачей.

– Подожди, – прервал его Маккенна. – Но ведь эту тайну хранила семья вождя Наны…

– Верно, – откликнулся старик. – Я кровный брат Наны.

– Мадре! – задохнулся старатель. – Что, серьезно?

Но старый апач по имени Эн, изборожденный морщинами, забытый всеми Койот из клана вождя Наны забормотал последние слова индейской молитвы, и когда Маккенна позвал его и потряс за плечо, он не откликнулся. Темные сияющие глаза в последний раз оглядели так любимые им бесплодные земли, и на сей раз их взгляд остановился навсегда.

– Иди с миром, – пробормотал Маккенна и прикрыл ему веки.

Опустив обмякшее тело на старое одеяло, он поднялся на ноги. У него было три возможности. Первая: закидать старика камнями. Вторая: отнести апача дальше в пробитую ручьем расселину по обнаженному руслу в ЯкиХиллс и там устроить ему более достойные похороны. Третья: просто оставить тело неприкрытым, чтобы его погребли проходящие мимо апачи.

Именно обдумывая эти три возможности, он и услышал тихое перекатывание камешков по выступу, отделявшему русло ручья от тела пустыни. Очень осторожно Маккенна повернулся на звук. Как раз вовремя, чтобы увидеть с полдюжины бандитов, замерших в полуприседе, с вичестерами в руках.

Старатель понял, что за ним наблюдали издалека, а затем потихоньку окружили, чтобы проверить, что одинокий белый делает в этой забытой богом земле. А вот почему его не пристрелили после того, как он развернулся, этого Маккенна не понял. Как и того, чего бандиты ждут сейчас. Видимо, была причина, сомнений в этом не осталось. Она – как и смерть – физически ощущалась в повисшей тягостной тишине.

Перед ним, словно красные волки пустыни, замерли готовые к броску бандиты. Губы их поддергивались вверх, обнажая крепкие белые зубы. Раскосые глаза жадно полыхали в сгущающихся сумерках.

Долго, долго они так стояли; наконец Маккенна осторожно кивнул их предводителю.

– Привет, Пелон. Приятно увидеть тебя снова. Почему ты не выстрелил мне в спину? У тебя же была отличная возможность. И почему не стреляешь в живот? Неужели ты так постарел?

БАЛАНСИРОВКА НА КРАЮ ПРОПАСТИ

Пелон улыбнулся. Маккенне сразу захотелось, чтобы он этого не делал.

– Знаешь, – ответил бандит, – я бы не сказал. Хотя, конечно, теперь я старше, чем в нашу последнюю встречу. Но ведь ты тоже постарел, Маккенна…

– Естественно, – пожал плечами старатель. – Хотя, только вино со временем становится лучше. Так почему ты меня не пристрелил?

– На то есть причина.

Маккенна кивнул, намеренно затягивая разговор, чтобы оценить ситуацию и посмотреть, что он может сделать.

Он знал Франсиско Лопеса, по прозвищу Пелон в течение одиннадцати лет. Это был полуапач, полумексиканец – метис из Монты, длинного необычайно красивого горного хребта, тянущегося в Мексику с югозапада Соединенных Штатов. В сердце Пелона жила двойная ненависть к белым, унаследованная от обеих родительских составляющих. Свою ненависть он превратил в профессию, только ею жил; был только ей предан. Из этого Маккенна сделал вывод, что товарищи по оружию, избравшие Пелона вожаком, должны разделять его неприятие людей со светлой кожей. Бросив одинединственный взгляд в их сторону, Маккенна понял, что его худшие опасения полностью подтверждаются; двое бандитов были мексиканцами, трое – апачами. Все они казались разбойниками по призванию и одеты были соответственно ремеслу: мягкие сонорские легины, кожаные патронташи крестнакрест на вылинявших хлопчатобумажных рубашках, на головах либо сомбреро величиной с тележное колесо, либо яркая индейская повязка. Каждый вооружен винтовкой и двумя револьверами.

– Думаю, – наконец проронил Маккенна, – что у тебя действительно есть причина не убивать меня сразу. И могу догадаться какая.

Последнее предложение повисло в воздухе. Высказанное на изысканном испанском, оно привлекло внимание Пелона, который с удовольствием оценил возникшую паузу. В течение некоторого времени они с Гленом Маккенной заново примерялись друг к другу, вспоминая старое, стряхивая пыль с прежних оценок.

К удовольствию Пелона Маккенна все еще не расстался со своей рыжей бородой, а его дружелюбные голубые глаза все так же чисто сияли на лице. Изящные манеры и мягкий взгляд, совершенно неуместные в этих диких краях, все так же неприятно поражали воображение. Если Маккенна и прибавил в весе, то Пелону не удалось разглядеть, в какой именно части тела скрывается жирок. Белый был строен и узок в бедрах, а в плечах – широк и мускулист. И в тридцать лет белый старатель остался тем же спокойным, острым на язык человеком, каким был в двадцать. Правда, его восточное происхождение и образование за прошедшее время здорово иссушила и выветрила эта проклятая земля, но тем не менее Пелон почти физически ощущал ту громадную пропасть, которая отделяла его от стоявшего перед ним и ждущего ответного хода шестифутового гиганта.

Со своей стороны Маккенна видел сорокалетнего мужчину широкого как сверху, так и снизу. От плоских, повернутых носками внутрь ступней, до жирной макушки Пелон был воплощением самого жуткого зла, какое встречалось Глену в жизни. Пелон, на что указывало его прозвище, был редкостной особью среди своих сородичей – совершенно лысым мужчиной. Неимоверный череп с толстой, кряжистой шеей, жирные морщины и уши размером в хорошую плошку придавали ему вид темной приземистой горгульи, вырезанной из пустынной скалы. Грубые черты лица, нос, одновременно перебитый и укороченный «розочкой» винной бутылки, рот, перекошенный многочисленными шрамами и обнажавший зубы в постоянной, бессмысленной ухмылке, массивная, выдающаяся вперед нижняя челюсть, – все это придавало лицу выражение неизбывной жестокости, что в отличие от обезоруживающей кротости Маккенны ясно указывало на характер этого человека и род его занятий.

Пелон казался полной противоположностью Маккенны. Он не имел ни церковного, ни мирского образования. Неграмотный, невежественный, оскверняющий все и вся, он, кроме денег, ничем не интересовался и постепенно скатывался ниже самого низкого уровня никчемушности. И все же оставалось в пресловутом бандите чтото хорошее, какоето воспоминание о нормальных, здоровых привычках и чувствах, которые со временем были порушены, оболганы и осмеяны в том мире, в котором он жил; этимто скудным намеком на былую порядочность и намеревался воспользоваться в своей защите Маккенна.

– Тебе не кажется, Пелон, – начал белый вежливо, – что для сегодняшней беседы мы выбрали чересчур благородный тон? Давай просто отметим, что ни ты, ни я почти не изменились. Что возвращает нас к моему вопросу: почему ты меня не пристрелил? И почему не делаешь этого сейчас? Мадре! Может быть, ты всетаки изменился?

– Ничего подобного, – откликнулся бандит. – Можешь не сомневаться, когда придет время, ты все получишь сполна. Даю слово. Но нам пока необходимо разобраться с телом этого мертвого апача, что лежит у твоих ног.