Обратная сторона вечности

— И ты их оправдала, — сказал Джесегей, — поэтому от тебя сейчас зависит, как сложится судьба нашего мира. Конечно, бессмертные могут скрыться в иных пространствах, найти себе другую планету и других подданных, но ведь не убежишь от себя…

— Я знаю! — коротко ответила она. И, как ей показалось, слишком громко. Я слушаю вас, я согласна выслушать абсолютно все, что вы захотите мне сказать, потому что именно за этим я сюда и шла.

— Что ты помнишь об остальных континентах Арнемвенда? — неожиданно спросил Ан Дархан.

На этот вопрос ответ у Каэ был готов — простой и исчерпывающий.

— Ничего, кроме того, что они существуют, — раздельно произнесла она.

— Горько. И многого ты еще не помнишь?

— Откуда же мне знать, Ан Дархан? Я ведь не состоянии обнаружить пределов своего невежества.

— Ты права. Что ты помнишь о Таабата Шарран?

— Только то, что рассказывали мне Воршуд и жрец ийя, — что это книга пророчеств, написанная Олоруном, — он мой брат, правда? И что в ней он предсказал практически все, что со мной произошло. Я уверена также, что вся книга не может быть написана обо мне, так что дальше речь должна идти о чем-то более важном.

— В Таабата Шарран говорится о последней битве.

Какое-то холодное выдалось утро — посреди солнца, лета и жары. Непривычное, и оттого неприятное. Лес был незнакомый, чужой и почти враждебный, ощетинившийся колючками акации, шиповника и барбариса, упирающийся в грудь упругими ветвями дубов и лип, тревожно шелестящий осинами. Ходить по нему было мало удовольствия. И это настораживало. Даже небо словно отдалилось от земли, окуталось саваном серых рваных туч, как покойник, что брошен на погосте непохороненным. Облака корчились, пронзенные острыми верхушками елей, и безнадежно орали незнакомые птицы, потерявшие последний приют. За лесом что-то горело. И запах у жирного, вязкого дыма тоже был страшный.

Пахло смертью и тлением.

Эльфы не то чтобы враждовали с людьми, но не любили их так же, как люди не любили эльфов (как, впрочем, и гномов, и альвов, и хортлаков, и всех прочих дуов и нелюдей. Правда, людей люди тоже не сильно любили, но это уже другая история). Даже отдельные любовные романы, которые завязывались между представителями двух рас вопреки всему, что вставало у них на пути, скорее подтверждали, чем опровергали теорию о том, что людям и эльфам нужно не слишком докучать друг другу. Это очень просто, если не допускать эльфов в города, а людей — в эльфийские поселения. Опять же здесь могут быть и исключения, без них просто нельзя обойтись.

Эльфийские лучники и меченосцы стоят целого отряда телохранителей — и в прямом, и в переносном смысле. Хотя по зрелом размышлении эльфы предпочтительнее. Они не нарушают данного слова — никогда, ни при каких обстоятельствах. Так что за те же деньги, кроме охраны, можно купить еще и неподкупность, верность и гарантии. При таком раскладе людям-телохранителям давно следовало бы бросить это ремесло, но эльфы столь редко идут в услужение, что с их стороны конкуренция людям пока что не грозит. Но и вмешиваться во внутренние дела крохотных эльфийских княжеств себе дороже, и выгоднее торговать, обращаться за консультациями (за соответственную мзду, разумеется), но тщательно оберегать красивых дочерей и жен — не ровен час, она полюбит эльфа или он ее. Тогда с избранницей эльфа другие могут попрощаться.

Полуэльфы бывают разные. Кое-кто из них тянется к людям, большинство — к другой части своих родственников. Но чаще всего они образуют отдельные поселения, в которых все равны и нет разговоров о полукровках, отравляющих жизнь порядочным и честным людям (эльфам) — нужное подчеркнуть.

Рогмо был полуэльфом — как раз из тех, кто предпочитает жить в лесах, стрелять из лука, сражаться на мечах и только изредка посещать города, населенные людьми, чтобы узнать последние человеческие новости. Он не слишком ладил ни с родней со стороны матери — почтенными домовладельцами из Гатама (это на юге Мерроэ), ни с огромной семьей своего отца — Аэдоны, особенно со сводными братьями. Правда, у Рогмо было особое положение. Он был старшим сыном верховного правителя эльфов Энгурры. И хотя его не очень любили, но и задирать лишний раз боялись. Аэдона, князь Энгурры, Пресветлый Эльф Леса, души не чаял в своем гордом, свободолюбивом и непокорном сыне, видя в нем себя в юные годы. Он не препятствовал Рогмо, когда тот захотел посмотреть мир и покинул Гатам, где воспитывался несколько лет в семье матери, он не протестовал, когда его старший сын выразил желание жить в лесном селении полуэльфов. Он только хотел, чтобы его сын был счастлив.

У Аэдоны в жизни счастья было немного. Потомственный правитель Энгурры, князь и превосходный воин, он все же ушел в молодости в мир людей, чтобы иметь о нем самое полное представление. О князе Энгурры и до сих пор ходили легенды по всему Варду — эльф был одним из самых лучших меченосцев своего времени. Он нанимался телохранителем к полководцам и королям, политикам и магам. Это занятие позволило ему досконально изучить такое странное создание, каким является человек, а изучив — полюбить. Людей Аэдона тоже любил не вообще, а конкретно. Он был очарован юной прелестной девушкой из Гатама и взял ее в жены, не обращая внимания на негромкие протесты ее родни.

Ата с возрастом стала настоящей красавицей и на редкость верной и преданной женой. Она не хуже любого воина научилась управляться с оружием и конем, так что князь эльфов гордился матерью своего наследника.

Она умерла при странных обстоятельствах, а Аэдона не мог их даже выяснить, потому что это означало бы открытую войну со всем его родом. Эльфы были против того, чтобы их детьми правил сын смертной женщины. Рогмо оказался вне закона. Князь Энгурры в первый раз в своей жизни проявил преступное малодушие и теперь расплачивался за него. Вопреки распространенному мнению — с глаз долой, из сердца вон — новая жена не смогла занять место Аты в сердце Аэдоны. Он поседел, ссутулился и повадками и манерами стал больше напоминать человека, нежели его сын — чистый эльф по виду. Высокий, стройный, сероглазый, со светлыми волосами и тонкими чертами лица, он был столь хорош собою, что сердца многих, и многих эльфийских девушек были разбиты сообщением о его внезапном отъезде из Энгурры. Помимо внешности Рогмо унаследовал от отца и мастерство фехтовальщика. Это было не просто искусство — это был дар богов. И, на него Рогмо более всего полагался в своей не слишком спокойной жизни.

Наступали смутные и страшные времена.

Какое-то холодное выдалось утро. И страшное. Дым пожарища становился все явственнее и отвратительнее по мере того, как Рогмо продвигался в сторону замка. Это было владение его отца, и в нем он вырос, с младых ногтей изучив каждую тропинку, каждое дерево, каждый неожиданный поворот дороги. Он не мог сбиться с пути и заблудиться в лесу — чутье вело его точнее любого механического или волшебного приспособления, которые так горазды рекламировать маги. Но здесь он не мог заблудиться вдвойне. Это был его дом. Это была земля, которую он по закону должен был унаследовать, ибо нет закона, запрещающего сыну земной женщины править народом Энгурры. И здесь что-то произошло.

Сын Аэдоны не возвращался на землю эльфийских предков давно, чтобы не раздражать сводных братьев, надеявшихся получить престол. Самому Рогмо эти споры о наследстве казались смешными и нелепыми — отец зачал его в невероятно юном для эльфа возрасте и при обычном течении обстоятельств должен был так долго править своими подданными, что его старший сын успел бы спокойно перейти в мир иной, и младшие — сводные — братья решили бы свою главную проблему. Но видимо, дело было в принципе. В том принципе, которого полуэльф так и не смог себе уяснить.

Он шел все быстрее и быстрее, пока не пустился бежать, ветки хлестали его по лицу, колючки впивались в ткань плаща, замедляя его продвижение, и это было впервые. Прежде лес всегда помогал ему пройти. Он спотыкался о неизвестно откуда взявшиеся пни, проваливался в норы и кротовины и свалился в канаву с протухшей водой, из которой выскочила возмущенная его нерыцарским поведением крохотная лягушка. Лес не пускал наследника Энгурры домой. Здесь случилось что-то страшное.