Страница 17 из 114
— А что — соседи наши бедствуют? — резонно возразила Карна.
Пангха чуть не поперхнулся от возмущения. Что за неблагодарный народ эти женщины. Конечно, он богаче многих. И еще…
— Ворота у нас хлипкие, — признал он после недолгого молчания. — К нам забраться легче.
— Говорила я тебе, попроси мастера ворота поправить! — тут же рассердилась жена. — Возись теперь вот с чужим ребенком.
— А что с ним возиться? — сказал портной. — Отнесу его в храм, жрецам. Доброе дело. Глядишь, Интагейя Сангасойя не оставит нас своей милостью.
— Ладно, — успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать, снова заволновалась: — Ты куда это?
— Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать… Ясно, что за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.
— Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не соображаешь, что нынче в городе творится?
— Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?
— Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров…
— Нет, с женами сладу никакого, — вздохнул портной.
Ему и самому не хотелось вылезать из теплой постели, из-под жениного мягкого бока на холодную улицу, да и страх все еще продирал позвоночник, но совесть мучила его невыносимо. Может, он бы так и просомневался до рассвета выходить или нет, но тут в коридоре послышались легкие шаги, а затем за дверью раздался голос старшей дочери:
— Папа! Мама! Вы спите?
— Нет, доченька, заходи, — отозвалась Карна.
Алэл вошла, неся в руке зажженную свечу. Она была в легкой ночной накидке, наброшенной поверх белоснежной шелковой рубахи, и распущенные волосы — гордость родителей и сокровище семьи — стекали рыжим водопадом до самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша невеста, и сколько парней по ней сохнут, свадьба уже намечается…
— Папа! Ты слышал, во дворе будто кто-то плачет? — спросила Алэл дрожащим голосом.
— Слышали вроде, — сказала Карна.
— И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто-то жалобно-жалобно стонет. Не заснуть, душа рвется.
— Пойти, что ли? — сказал портной.
— Ну ладно, только возьми свечу, да по саду сильно не шастай. Поглади вокруг, а не заметишь никого, возвращайся — утром вместе поищем. А ты, доченька, — обратилась Карна уже к Алэл, — не уходи, подождем отца здесь.
Пангха вылез из кровати, надел теплый халат и, взяв у дочери свечу из рук, поковылял к дверям.
— Я сейчас, — кивнул он женщинам.
Спальня погрузилась в темноту, и Карне и Алэл стало тревожно.
— Может, Дор тоже позвать к нам? — спросила мать и вдруг услышала, что говорит шепотом, будто боится привлечь чье-то внимание.
Девушке, видно, тоже было не по себе, потому что она так же тихо ответила:
— Пусть уж остается в нашей спальне.
Они напряженно вслушивались, и наконец до их ушей долетел тихий стук открываемой двери и негромкие шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
— Ну, хвала богам, старый возвращается. Похоже, что без дитяти. И ладно, ладно…
Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возникло существо, при одном взгляде на которое женщины начали истошно кричать…
Когда ночную темноту прорезали леденящие душу вопли, которые неслись из дома портного, в окнах соседних особняков разом зажегся свет. Было видно, как мечутся в окнах всполошенные, смертельно напуганные люди, но никто не решился выйти на улицу и уж тем более — пойти и узнать, что случилось с несчастным Пангхой и его семьей.
И только когда патрульный отряд, из тех, что с недавних пор стали обходить по ночам Салмакиду, обратил внимание на сильное волнение в тихом обычно квартале, все узнали о случившейся трагедии.
Взорам солдат, ворвавшихся в дом почтенного Пангхи, предстала ужасная картина: кровавые куски мяса и клочья ткани — то, что еще недавно было благополучной и добропорядочной семьей, — лежали по всему дому. Стены были заляпаны алым и густым белым — мозгами и кровью. Тела убитых были не просто обезображены, но разорваны на части с такой свирепой силой, что нельзя было с уверенностью утверждать, какому телу что принадлежало. Молодого сангасоя, недавно поступившего на воинскую службу, вытошнило тут же, в коридоре, где его взгляд натолкнулся на несколько пальцев, на которые он чуть было не наступил.
Несчастные женщины так и остались в спальне. Их лица были выедены, а груди вырваны. У той, что была стройнее и, по-видимому, моложе, правая рука, вырванная из сустава, валялась недалеко от кровати. Старшая женщина была изувечена еще сильнее.
Младшая дочь Пангхи, привлеченная шумом и криками, доносившимися со стороны ее дома, прибежала в сопровождении братьев своей подруги. Ее долго не хотели пускать в дом, но она рвалась из рук удерживавших ее мужчин и рыдала:
— Дор! Дор! Где Дор?!
Из этих диких выкриков солдаты наконец поняли, что в доме должен был быть еще кто-то. Они не без содрогания поднялись на второй этаж, где и нашли окровавленное тело совсем молодой девушки, почти девочки. Она еще дышала.
Дор вынесли из дома в сад, где к тому времени толпилось около полусотни человек соседей и охраны. Тело девушки являло собой жуткое зрелище — она вся была исцарапана, разодрана, лицо ее опухло, а правый глаз заплывал громадным фиолетовым синяком, образовавшимся от сильнейшего удара. Встрепанные волосы, разбитые губы, и самое жуткое — правая нога была откушена или оторвана неведомой тварью почти по самое бедро. Она с трудом, но дышала, и многие высказали предположение, что хоть ее удастся спасти.
Обезумевшая от горя Гата, за несколько минут потерявшая отца, мать и сестру, вцепилась в руку Дор, боясь выпустить ее даже на короткую долю секунды. Это было последнее оставшееся у нее сокровище.
Дор вздрогнула несколько раз всем телом и едва приоткрыла глаза.
— Мама… — позвала она так жалобно, что даже у воинов сердца дрогнули от безысходности. — Мама, папа, где вы?
— Сестричка, я тут, — прошептала Гата, роняя слезы.
— Что с нашими? Я видела.. — Девушка застонала, не в силах превозмочь боль.
Кто-то из солдат перетягивал обрубок ноги чистым полотном. Одного из воинов послали за лекарем, который жил через два квартала. Соседи старались помочь, чем могли, — но что они могли сделать? Люди корили себя в душе за бездействие, но и испытывали облегчение, что это не их семью постигло такое страшное горе.
— Папа! — позвала Дор снова.
— Он не в сознании, — едва вымолвила Гата, боясь напугать сестру сообщением о трагической смерти родителей.
Тело Пангхи — вернее, то, что осталось от его тела, — было найдено в саду. Тварь, изувечившая беззащитных женщин, просто откусила ему голову. Сейчас тело несчастного портного осторожно завернули в несколько простыней и отдельно голову с окровавленными, пустыми глазницами. Судя по тому, что мужских криков слышно не было, Пангха погиб моментально, а вот уж над его семьей тварь постаралась.
Дор с трудом приподняла голову и попыталась подозвать к себе Гату. Та кинулась к несчастной сестре.
— Гата, будь осторожна. Я видела это… Я знаю — мамы нет, Алэл… Он не мог не убить. — Она откинулась.
По запавшим, посеревшим щекам Дор текли ручейки влаги, размывая запекшуюся кровь.
— Болит… Больно… Я видела его…
Голос прервался всхлипом. Громко зарыдала соседка, с детства знавшая веселых и красивых дочерей Пангхи. Бился в рыданих мощный парень — жених Алэл, друзья едва удерживали его на месте:
— Не нужно, — бормотал кто-то, — не нужно. Запомни ее прекрасной. Не ходи туда…
— Что ты видела?!! — закричал начальник охраны, наконец сообразивший, о чем говорит несчастная.
— Я видела…
— Скажи же! Скажи, чтобы мы могли найти убийцу папы и мамы! — закричала Гата, падая на землю возле Дор.
— Видела.
Это были последние слова девушки. Голова ее безвольно поникла, и больше она не подавала никаких признаков жизни.
Каэтана отправилась на поиски монахов еще ранним утром. Но ни настойчивые мысленные призывы, ни самое примитивное прочесывание аллей храмового парка ничего ей не дали.