Мужчина ее мечты

Ноги у меня подкосились. То, что наши голубки с такой бесстыдной откровенностью пользовались услугами американского хакера на всем протяжении своей грязной операции, я могла истолковать единственным образом.

— Не волнуйся, — обнял меня Крис пухлой лапищей. — Они просто знают, что мне деваться некуда. Бунта на корабле я поднимать не стану — я же здесь на положении заключенного. Разве нет? Вот и пользуются мной как хотят.

Я боялась проронить лишний звук. Милый, добрый Хантер и сам прекрасно понимал, что так небрежно раскрывают карты только перед тем, кого уже списали со счетов. В расчете на то, что списанный со счетов никому ничего рассказать не успеет, а если и успеет, то это дело поправимое.

— Только бы Жорж вернулся! Только бы он быстрее вернулся.

— Кто? — изумился Крис. За все время нашего знакомства о Жорже он ничего не слышал, а если и слышал, то мельком, раз или два. Во всяком случае, наши отношения так и оставались для него тайной до сего дня. Я рассказала ему все. Не знаю, что на меня нашло: наверное, давно уже нужно было выговориться. Я выложила ему и историю нашего знакомства и совместной жизни, рассказала о том, как в эту жизнь вторгся Уэсуги. Даже о том, что потеряла ребенка, тоже не умолчала, хотя до этого даже представить себе не могла, что когда-нибудь в моей жизни снова появится человек, которому я смогу доверить подобные тайны.

Крис слушал, не перебивая. А у меня внезапно мелькнула мысль: я исповедуюсь ему так свободно, потому что тоже не считаю его живым человеком. Не знаю, права я была или нет, но тогда мне казалась, что своей откровенностью я как бы утвердила приговор, вынесенный хакеру двумя гэбэшными генералами.

— Бедная девочка, — прошептал он, гладя меня по волосам. — Бедная, бедная моя девочка. Ничего, все образуется, все как-нибудь образуется, вот увидишь.

Макс ошеломленно глядел на старую подругу.

— В голове не укладывается, — проговорил он наконец. — И с этим ты жила все годы?

Она вздохнула, отхлебывая коньяк:

— Я еще кое с чем жила, Макс. Так уж жизнь сложилась.

Разумовский потряс головой, словно хотел очнуться от тяжелого сна:

— Ты полагаешь, это они за тобой гоняются?

— Больше некому. Во всяком случае я думаю, что больше некому. Правда, некоторые вещи не вписываются в строгий рисунок, и я склонна подозревать, что у «боевых товарищей» под ногами мельтешит кто-то мелкий и суетливый, у которого в этом деле какая-то своя корысть. Но в чем она, представить себе не могу.

Ознакомленный с версией капитана Сторожука и склонный ей доверять, Макс уточнил:

— Лерка, я тебя хорошо помню. У тебя всю жизнь мозги были сдвинуты набекрень. Конечно, мужиков ты этим могла уложить на обе лопатки, и люблю я тебя за это от всего сердца. Но ты все-таки подумай. Может, то, что тебе кажется совсем бросовой вещью, кому-то покоя не дает. Ты пошевели мозгой, худого от этого не будет.

Она рассмеялась, словно по комнате рассыпались серебряные бубенчики:

— Нешто я не думала, господин хороший? Голову сломала, столько думала. И есть у меня единственное подозрение.

— Ну?! — Игорь и Макс всем телом подались к ней. — Что это?

— Я полагаю, что если что-то и может интересовать грабителя, то это наследство Уэсуги. То, что он оставил мне, стоит безумных денег. Другое дело, что об этом нельзя говорить милому Павлу Сергеевичу, потому что я не смогу вразумительно объяснить, откуда у меня в доме вещь, по которой горькими слезами плачут на всех солидных аукционах.

— А что это, можно узнать? — застенчиво спросил Игорь.

И закадычный друг его усмехнулся. Кто-кто, а он знал, как помешан Игорек на всем, что связано с Японией, и понимал, отчего у того «в зобу дыханье сперло». Не ровен час, Лерке досталась на память от Уэсуги какая-то старинная вещица: брошка, или веер, или рукопись. Судя по всему, последнее. Потому что Лерка всегда была страстной поклонницей печатного слова, а про Японию и Китай знала все, словно Бог создавал небо и землю, а Дальний Восток лепила она, своими собственными руками. Так что логично предположить, что влюбленный Нобунага преподнес своей женщине что-то вроде подлинника писем Такуана Сохо.

Тут Макс широко улыбнулся и даже хихикнул. Сколько же это лет минуло с той поры, как Лерка с горящими глазами повествовала ему об этом самом Такуане. Вот ведь как в память врезалось. Подполковник Одинцов и сам не представлял, что сможет вспомнить такие мелочи.

Тем временем Игорь внимательно следил за своей драгоценной Никушкой, и ему показалось, что она немного смущена.

— Он мне оставил довольно солидный пакет, — заговорила она наконец. — Там сюко, хорагай и одати*. Все они в свое время принадлежали Уэсуги Кэнсину, но на самом деле они гораздо старше. То есть я хочу сказать, что Кэнсин, по преданию, добыл их в бою с Имагава. А они были на порядок знатнее — это уже тогда был старинный и уважаемый род, глава которого мог похвастаться великим оружием.

* Хорагаи — боевая труба-раковина, сюко — железная перчатка с когтями, одати — большой меч самураев.

Разумовский охнул и вылил в себя содержимое бокала. Но ему не полегчало ни на йоту.

В отличие от него, потрясенного до самых основ, Макс выглядел вполне спокойно. Непонимающим взглядом обведя застывших собеседников, уточнил:

— А по-русски можно говорить? Подумаешь, Уругвай какой-то.

Игорь взглянул на него, как Мария-Антуанетта на гильотину.

— Ты понимаешь, что ты называешь Уругваем?

— Нет. И заметь, жизнь на планете от этого не заканчивается.

— Это хорагай — боевая труба самураев, сделанная из раковины. Господи! Да это даже вообразить себе сложно, не то что мечтать увидеть или подержать в руках. Если эта труба принадлежала Уэсуги Кэнсину, то, значит, она была в его руках в битве при Каванакадзима…

— Бррр-рр, — прокомментировал Одинцов.

— Она видела Такэда Сингэна, Ходзё, принадлежала Имагава, — продолжал нисколько не обескураженный Игорь. — Сюко — это перчатка с когтями. А одати — это длинный меч самураев. Про него я вообще думать боюсь.

При упоминании о мечах Макс несколько оживился. Как и все люди нынешнего поколения, он не смог уклониться от просмотра фильма «Горец» и одноименного сериала. Фильм ценил, особенно первый. Сериал воспринимал по пунктам и с трудом, но вынес оттуда твердое убеждение, что мечи бывают самыми разными и порой могут весьма дорого стоить.

— Это дорогая штука? — решил уточнить он на всякий случай.

— Один одати Уэсуги Кэнсина — это многомиллионное состояние. А три предмета вместе могут отправить коллекционера повпечатлительнее в лучший мир, — спокойно доложила Ника. — Судя по надписям на клинке, Имагава владели им не менее трехсот лет. Нашу сталь он рубит на «ура», и даже с булатом управится. Гарда инкрустирована драгоценными камнями, что, впрочем, не слишком влияет на его цену.

— И тебя еще удивляет, что кто-то не дает тебе покоя?

— Конечно удивляет. Во-первых, кто и откуда мог знать, что у меня есть такие редкие вещи. Во-вторых, как меня вообще вычислили. Понимаешь, у Валерии Яблоньской, возможно, и могли остаться какие-то подарки от бывшего возлюбленного. Но все, кто знал Валерию Яблоньскую, похоронили ее довольно давно на одном из московских кладбищ и даже вмазали там же за упокой ее не самой праведной души. А вот у Вероники Казанской, которая сидит перед тобой сейчас, никаких знакомых японцев не было и быть не могло. Единственное, чем они похожи, — это общностью знаний, но кто бы мог это сопоставить, зачем? Невероятная какая-то история. Да и о том, что стало с подарком Нобунага, знали несколько человек. Не так легко он мне достался, между прочим.

— Я понимаю, что сейчас не время, — сказал Игорь. — И даже понимаю, что веду себя немного неприлично («Очень неприлично», — буркнул Макс, но скорее для проформы), но нельзя ли хотя бы одним глазком? Хотя бы на хорагай? Я даже мечтать об этом не смел…