Хозяин

— Как было бы приятно погладить его по спине, — сказала Джуди.

— Ты знаешь, — приглушенным голосом произнес Никки, не отрывая глаз от горячей поверхности камня, лежавшей у него между руками и прямо под носом, — если мы удерем отсюда, получится, что мы вроде как дезертировали.

— Но ведь мы тогда сможем вернуться и уже не одни.

— Да.

— Здесь-то мы ничего сделать не можем. Одним, без помощи нам не справиться.

— Да, я думаю, если появится возможность сбежать, мы будем обязаны ей воспользоваться. Надо рассказать обо всем людям.

— Тогда сюда смогут прислать военный корабль.

— А как ты думаешь, нам поверят?

— Почему же нам не поверить?

— Надо бы запастись какими-то доказательствами. Стянуть у Пинки один из локаторов или еще что-нибудь.

— Самое трудное — это пробраться на траулер так, чтобы нас не заметили.

— Слушай, а в чемодан мы не можем Шутьку засунуть?

— Кабы у нас был чемодан.

— Я без Шутьки с места не тронусь.

— Никто тебя и не просит.

— И потом, она непременно залает, — несчастным голосом прибавила Джуди.

Они помолчали, и Никки вернулся к началу разговора.

— И все же мы оказались бы дезертирами, Джу. Как-то неприятно об этом думать.

— Тот, кто из драки…

— Да знаю я все это. Но что мы сможем рассказать, на самом-то деле? Какой будет прок от рассказов о том, что здесь происходит, если мы этого и сами не знаем?

— Мы могли бы рассказать про… про Доктора.

— Да, это, наверное, правда.

— Конечно.

— Ведь не может же быть, что его куда-нибудь заперли, верно?

— Куда?

— Ну, мы ведь не видели… тела.

— Нет, ты полюбуйся на этих чаек!

Поморник гонял по всему небу охотившуюся за рыбой опрятную моевку. Клюв у моевки слишком был полон рыбы, чтобы она могла что-либо произнести, зато поморник вопил хулиганским голосом — «скиир, скиир», — между тем как его упрямая жертва увертливо кувыркалась в эфире, полном громкого хлопанья крыльев, мелькания обманчиво грозных когтей и наводящих ужас своей свирепостью кликов. Моевка, наконец, сглонула рыбу и заверещала то ли от страха, то ли от гнева — «кит, кит», — но преследователь ее оставался непреклонным. Волей-неволей, а рыбу моевке пришлось отрыгнуть, и та полетела вниз, темным комочком удаляясь от двух оставшихся в воздухе птиц. Поморник, тут же перекинувшись через крыло, стремглав ринулся следом за рыбой, вкладывая в снижение все свои силы, будто сокол, который летит, а не падает вниз, — и таки подсек добычу похожим на садовые ножницы клювом, прежде чем рыба коснулась воды. Затем пират удалился, выражая всем своим видом полное удовлетворение, а моевка обиженно поплыла восвояси, заметив:

— В честном соревновании так себя не ведут.

— Ликвидировали, — тяжело обронил Никки, думая вовсе не о поморниках или моевках.

При всей жизнерадостности детей, произраставшей по преимуществу из невежества и оптимизма, порой и на них накатывала некая тьма, в которой им на миг открывалось истинное их положение.

— Ник…

Она собиралась сказать, что боится, но не сказала. В сущности, об этом-то она и боялась сказать.

— …Как там твоя учеба?

— Меня от нее в сон кидает.

— А чем ты вообще занимаешься?

— Да ничем.

— Ничем?

— Ну, я не то чтобы чему-то учусь. Все больше книжки читаю.

— И на самом-то деле, — стыдливо прибавил он, — мне это нравится.

— А что за книжки?

— Г. Дж. Уэллс, Джулиан Хаксли и, знаешь, эти, — с доисторическими животными на картинках и схемами происхождения человека, вроде мексиканского кактуса. Дж. Эллиотт Смит, доктор Лоренц. Там есть комплект «Уидерби». И еще одна книжка про то, как озерные чайки высиживали вместо яиц жестянки от табака.

— Не понимаю, какое отношение книги про птиц имеют к гангстерам.

— Не про птиц, вообще про животный мир.

— А ведут они себя с тобой по-доброму?

— Да я и не знаю.

— Понимаешь, — пояснил он, — чаще всего они оставляют меня одного. Китаец приносит откуда-то книги, а старик только два раза ко мне и заглядывал.

Он обдумал свои впечатления, стараясь не упустить ничего, и добавил:

— Я для них вроде собаки.

— Как это?

— Ну, когда ты общаешься с Шутькой, тебе приходится говорить «Сидеть» или «Место», или «Гулять». А говорить ей: «Быть иль не быть. Вот в чем вопрос» — просто бессмысленно.

Однако Джуди по-прежнему оставалась в недоумении.

Никки заговорил с трудом, обдумывая то, что хотел сказать, и подыскивая нужные слова:

— Вот послушай. По-моему, он разучился разговаривать. Когда он беседует с Китайцем, то делает это на каком-то своем языке, которого нам не понять, как Шутьке не понять цитат из Шекспира. Поэтому, когда у него появляется необходимость сказать что-то, понятное для меня, ему приходится делать над собой усилие. Ему трудно втиснуть в слова все, что он имеет в виду, — так же как трудно засунуть в слово «гулять» фразу: «Не выйти ли нам с тобой побродить по полям?». Вот почему, если он что-нибудь и произносит, так это обычно афоризм или пословица — вообще что-то уже переполненное значением. Ты понимаешь?

— А что он тебе говорил?

— На самом-то деле ничего. Но два раза он кое-что написал.

Никки перекатился на спину и вытянул из кармана ночной рубахи два скомканных клочка бумаги размером примерно в четвертушку почтовой карточки каждый. На них изящным, имевшим в себе нечто греческое почерком было написано: «Гам. III. iv. 29.»и «Nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur». Над словами с учтивой предупредительностью были проставлены ударения.

— И отчего это он все время норовит изъясняться на латыни? — обиженно поинтересовалась Джуди.

— Я не думаю, что он нарочно. Если ближайшая по смыслу цитата — латинская, он пользуется ей, но существуй она на арабском или на тарабарском, или еще на каком-нибудь знакомом ему языке, так он на него бы и перешел. Я даже думаю, что он скорее предпочитает английский, — помнишь, как он сказал: «Не потратишься, не спохватишься», — только иногда на английском просто не удается найти ничего подходящего.

— А что эта фраза значит?

— Во время экзамена мне выдали латинский словарь, так что я сумел в ней разобраться. Более или менее так: «Ты и не ведаешь, сын мой, сколь малая мудрость потребна для управления миром».