Космический психолог

О'Мара долго смотрел на коробку с записью мнемограммы. Маррасарах явно перенесла сильнейшее эмоциональное потрясение, и оно оставило после себя неизгладимые следы. Однако ее профессиональные знания и опыт были настолько ценны, что ее пригласили в качестве донора мнемограммы до ухода с работы – видимо, положившись на то, как решил О'Мара, что любой будущий реципиент окажется достаточно волевым и сумеет сосредоточиться исключительно на медицинском компоненте мнемограммы, а эмоциональные проблемы проигнорирует. Скорее всего те, кто записывал содержимое разума Маррасарах, рассуждали так: если психологическая составляющая мнемограммы все же станет докучать реципиентам, запись всегда можно стереть и заменить другой кельгианской мнемограммой, менее проблемной. Но насколько О'Мара успел понять Торннастора, тот был слишком горд и упрям для того, чтобы на такое согласиться.

О'Мара в принципе мог бы объяснить положение дел Мэннену и добиться того, чтобы у Торннастора отобрали пациента-келыианина, но он понимал, что тралтан не пожелает поступиться своими перспективами карьерного роста на неопределенное время, до появления нового шанса. Судя по тому, что О'Мара успел узнать о Торннасторе, тот, кроме того, почти наверняка стал бы бояться того, что не сумеет адаптироваться и к новой мнемограмме, и тогда его карьере хирурга в стенах Главного Госпиталя Сектора конец. Наверное, он решил, что чем раньше он узнает о худшем, тем лучше. О'Мара мог ему только посочувствовать, но одного сочувствия для решения этой задачки было мало.

Добиться хоть чего-нибудь он мог только одним способом: проникнуть в упрямый, некоммуникабельный разум Торннастора. Туда вела единственная дорога – через сознание гениальной, но серьезно психологически больной Маррасарах. О'Мара покачал головой и посмотрел на часы.

Крейторн должен был вернуться через полчаса. О'Мара мог бы дождаться его, отчитаться, обсудить с ним план лечения, а тот бы, само собой, предупредил его о психологическом риске и почти наверняка запретил бы действовать. Либо... либо он мог сделать то, что хотел, за несколько минут до того, как майор бы ему это запретил.

«Суть принятия важных решений, – думал О'Мара, подойдя к мнемографическому креслу, усевшись, приладив шлем и вставив в щелочку на панели прибора диск с мнемограммой Маррасарах, – в том, что все „за“ и „против“ нужно взвешивать очень тщательно, но недолго».

Нерешительность некоторым грозила параличом.

Глава 14

В первые несколько минут ощущения были точно такие же, как тогда, когда советник Дэвентри записал О'Маре первую кельгианскую мнемограмму. Ему снова показалось, что он видит незнакомый кабинет с большой высоты, и снова он испытал головокружение из-за того, что ему пришлось балансировать на двух длинных землянских ногах, а не прочно стоять на двенадцати парах коротеньких кельгианских. Однако дезориентация и головокружение быстро прошли и сменились кое-чем похуже. То есть О'Маре стало настолько не по себе, что он вынужден был сесть и начать отчаянную борьбу за сохранение контроля над личностью человека по фамилии О'Мара.

«Бедняга Торннастор, – подумал он, – если ему приходится с этим мириться». Мысль типа «бедняга я» он старательно отгонял, потому что в этой беде ему было некого винить, кроме себя самого.

В отличие от тралтана, гордившегося своей устойчивостью и уравновешенностью, О'Мара этим похвастаться не мог. Однако у него всегда была репутация упрямца под стать мулу или любому из его инопланетных эквивалентов, и он никогда и ни за что не позволил бы никому думать, а в данном случае – чувствовать за себя. Он постепенно, хотя и не до конца, восстановил контроль над своим разумом.

Теперь О'Мара мог понять, почему Торннастор отказывался говорить с ним. Этому мешало сочетание профессиональной гордыни тралтана с гордыней его еще более заносчивого партнера по разуму. Мало гордыни – вдобавок еще и психика Маррасарах была весьма серьезно искажена. Однако, невзирая на физические и моральные страдания, ко времени записи мнемограммы кельгианка пребывала в здравом рассудке. Кроме того, она обладала качествами истинного борца, а упрямицей была не меньшей, чем О'Мара. И в то же в время она страдала, как теперь страдал Торннастор, не желая, чтобы его тоску, гнев, горечь утраты личности и целую уйму сопутствующих эмоций взяли, да и стерли. Маррасарах не заслуживала того, что выпало на ее долю: во время случайного пожара в лаборатории она сильно обгорела и обожглась и почти целиком лишилась шерсти. Однако в истории было немало случаев, когда с самыми замечательными существами судьба обходилась так, как они того не заслуживали, но никто, в том числе и сам О'Мара, ничем не могли им помочь, кроме как состраданием.

Но Торннастор не был достоянием истории, по крайней мере пока, и задача О'Мары была в том, чтобы сделать что-то, дабы этот тралтан не остался лишь упомянутым в анналах Главного Госпиталя Сектора как подававший большие надежды неудачник.

О'Мара принялся расхаживать по кабинету. Ритмичная неумственная деятельность всегда помогала ему мыслить более ясно, помогла и сейчас. Он остановился только для того, чтобы позвонить Мэннену, который, к счастью, мог принять его немедленно, и чтобы оставить сообщение для Крейторна, в котором известил его о том, что отправился к старшему преподавателю для беседы о Торннасторе.

Это не должно было вызвать у майора беспокойства, а вот если бы О'Мара рассказал ему о том, что только что сделал, и о той идее психотерапии, которую собирался продать Мэннену, тогда бы Крейторн не просто забеспокоился бы – ему просто стало бы худо.

Как только Мэннен заметил вошедшего в его кабинет О'Мару, он сразу указал на стул, вполне подходящий, но не слишком удобный для землянина, и выразил готовность выслушать психолога.

– Я насчет Торннастора... – сказал О'Мара.

– Так вы выяснили, что стряслось с моим лучшим практикантом? – прервал его Мэннен. – Вот и хорошо.

– Выяснил, – кивнул О'Мара. – Но ничего хорошего нет.

Мэннен безуспешно попытался скрыть разочарование.

– Страшно не хотелось бы потерять его, лейтенант, – сказал он. – Но я вас слушаю.

О'Мара, старательно подбирая слова, чтобы скрыть правду, но при этом не соврать, приступил к рассказу:

– Во время беседы со мной Торннастор был на редкость необщителен и отказывался объяснить – разве что односложно и в самых общих словах, – почему кельгианская мнемограмма вызывает у него столь сильное эмоциональное расстройство. Нам случается сталкиваться с первоначальным нежеланием сотрудничать и даже с откровенной враждебностью, и мы делаем на это скидки – в особенности тогда, когда причина такого поведения нам ясна. Однако враждебность пациента не является для нас противопоказанием для его лечения...

– Погодите, – снова вмешался Мэннен. – Только что вы сказали мне, что Торннастор не пожелал с вами разговаривать и отделывался самыми общими словами о своих бедах и о бедах своего партнера по разуму. И как же вам в таком случае удалось установить причину его поведения? Майор Крейторн позволил вам стать реципиентом той же самой мнемограммы? Разве это не... скажем так – несколько необычно?

«Видимо, – в тоске подумал O'Mapa, – я все-таки не слишком осторожно подбирал слова, чтобы что-то скрыть. Или он слишком догадлив и умеет читать между строк».

Он ответил:

– Я не смог найти другого способа помочь Торннастору. Майор не знает о том, что я записал себе эту мнемограмму. И это не необычно. Это запрещено.

– Знаю, – кивнул Мэннен, – но нарушение вами правил – это не мое дело. Но вы только что намекнули на то, что терапия возможна? Если так, то в чем она будет состоять, и сможет ли Торннастор оперировать при том, что операция назначена на завтрашний полдень?

– Лечение радикальное, беспрецедентное и... рискованное, – ответил O'Mapa. – Но если все пойдет, как я задумал, ваш звездный практикант, по совместительству – мой пациент, оперировать сумеет.