Космический госпиталь

И каждые два часа этого монстра нужно было кормить. Хорошо ещё, если младенец сидел спокойно; однако гораздо чаще приходилось гоняться за ним с распылителем в руках. В таком возрасте ФРОБы обычно слишком слабы, чтобы самостоятельно передвигаться, — но это на Худларе с его чудовищным давлением и гравитацией. Здесь же, где гравитация была вчетверо ниже, худларианские младенцы двигались весьма резво. И испытывали от этого удовольствие.

Однако О'Мара удовольствия не получал; собственное тело казалось ему толстой, рыхлой губкой, насквозь пропитанной усталостью. После каждой очередной кормежки он валился с ног почти в беспамятстве. И каждый раз тешил себя надеждой, что уж сейчас вымотался так основательно, что наверняка не услышит, когда проклятый монстр завопит опять. Но хриплый пронзительный звук снова и снова вырывал его из полудремы, и, шатаясь словно пьяный, он механически принимался за процедуру, которая на считанные минуты прерывала этот чудовищный, сводящий с ума рев.

Проведя в такой круговерти тридцать часов, О'Мара понял, что больше ему не выдержать. Заберут ли младенца через два дня или через два месяца все едино: он свихнется раньше. Если, конечно, ещё до этого в минуту слабости не выбросится наружу без скафандра. Он знал, что Пеллинг никогда не позволил бы подвергнуть его подобным истязаниям, но ведь тот был несведущ во всем, что касалось форм жизни класса ФРОБ. А Какстон, хотя и более сведущий, был человеком простым и простодушным, ему такие грубые шутки доставляли удовольствие, особенно, по его мнению, жертва заслуживала того, что получала.

А если начальник участка хитрее, чем кажется? Если отлично знает, на какую пытку обрек человека, поручив ему заботу о худларианском младенце?

О'Мара яростно затряс головой, тщетно пытаясь стряхнуть усталость, которая туманила сознание.

Какстону это даром не пройдет.

О'Мара знал, что он выносливей других, да и сил у него немало. Он упрямо твердил себе, что вся эта усталость и нервные срывы существуют только в его воображении и что день-другой без сна — сущая безделица для его могучего организма, даже после того стресса, какой он получил при аварии. Да и вообще все отчаянно плохо, так что положение вот-вот должно улучшиться. Он им ещё покажет! Какстону не по зубам сделать его психом или хотя бы заставить взмолиться о помощи.

До недавних пор он сетовал, что не нашел работы, которая бы соответствовала его знаниям и способностям. Теперь ему понадобится вся его выносливость и сообразительность. Ему поручен детеныш, и он будет заботиться о нем независимо от того, сколько это продлится — два дня или два месяца. Более того, он сделает так, что это ему поставят в заслугу, когда за малышом явятся опекуны…

Проведя пятьдесят семь часов без сна и отдыха, из них сорок восемь в компании младенца ФРОБа, О'Мара не находил ничего странного в этих не всегда логичных и несколько сентиментальных мыслях.

И вдруг этот распорядок, который О'Мара уже научился воспринимать как должное, дал трещину. После очередного рева он, как обычно, накормил ФРОБа, однако тот отказался замолчать.

Прежде всего О'Мара пришел в недоумение и возмутился: это было против всяких правил. Обычно младенцы кричат, их кормят, и они замолкают — по крайней мере на некоторое время. ФРОБ же вел себя настолько необычно, что О'Мара пришел в замешательство.

Рев был каким-то безумным, с множеством вариаций. Протяжные, нестройные шквалы воплей. Временами высота и громкость звука изменялись самым диким и беспорядочным образом, потом рев переходил в скрежещущее дребезжание, словно голосовые связки младенца были забиты толченым стеклом. Время от времени наступали паузы от двух секунд до полуминуты, и тогда О'Мара съеживался в ожидании очередного шквала. Он держался сколько мог — минут десять, не больше, — потом, в который раз, поднял с диванчика свое налитое свинцовой тяжестью тело.

— Какого черта ты орешь? — закричал он, перекрывая рев младенца. ФРОБ был с ног до головы покрыт питательной смесью, так что не мог быть голодным.

Узрев О'Мару, младенец завопил громче и требовательней прежнего.

Похожий на кузнечные мехи мускульный клапан на спине младенца, который ФРОБы используют для подачи звуковых сигналов, вздувался и опадал с невообразимой быстротой. О'Мара зажал уши — что едва ли помогло — и пронзительно завопил:

— Заткнись!

Он прекрасно понимал, что осиротевший худларианчик скорее всего ещё растерян и напуган и одна лишь кормежка не может компенсировать его эмоциональных потребностей, а потому ощущал глубокую жалость к несчастному существу. Но это ощущение было в полном разладе с болью, усталостью и чудовищным испытанием от звуков, терзавших его тело.

— Заткнись! ЗАТКНИСЬ!!! — завопил О'Мара и, набросившись на младенца, стал пинать его ногами и молотить кулаками.

И свершилось чудо — после десяти минут избиения худларианчик неожиданно перестал вопить.

Когда О'Мара снова рухнул в кресло, его все ещё трясло. Десять минут им владел слепой звериный гнев, а теперь полнейшая бессмысленность своего поступка вызывала у него ужас и отвращение.

Лишним было уговаривать себя, что худларианчик, мол, существо толстокожее и, быть может, даже не почувствовал взбучки; ведь раз малыш перестал кричать — значит, так или иначе его проняло. Худлариане существа крепкие и выносливые, но ведь этот — младенец, а у человеческих младенцев, например, есть особо ранимое место — темечко…

Когда изнуренный О'Мара уже погружался в сон, его последней связной мыслью было, что, наверно, таких мерзавцев, как он, свет не видывал.

Он проснулся через шестнадцать часов. Неторопливый, естественный процесс пробуждения плавно вынес его из пучины беспамятства. Едва успев удивиться, что своим пробуждением обязан вовсе не малышу, он тут же снова погрузился в сон. В следующий раз он проснулся уже через пять часов, и это пробуждение вызвало появление Уоринга.

— Доктор П-п-пеллинг просил передать вот эту штуку. — Он швырнул О'Маре маленькую книжонку. — Это я не для тебя делаю, п-п-понял? Просто он сказал, что это нужно малышу. К-к-как он тут?

— Спит, — ответил О'Мара.

Уоринг облизнул губы:

— Я… должен проверить. Ка-ка-какстон так велел.

— Пусть Ка-ка-какстон и проверяет, — передразнил его О'Мара.

Он видел, как побагровело лицо Уоринга. Уоринг был худощав, молод, весьма обидчив и не очень силен. С первого же дня О'Мара только и слышал рассказы об этом лучевом операторе. Случилось так, что во время заполнения реактора горючим произошла авария, и Уоринг застрял в отсеке, недостаточно защищенном от радиации. Но он не потерял головы и, следуя инструкциям, что передавал ему по радио инженер, сумел предотвратить ядерный взрыв, угрожавший жизни всех, кто находился поблизости. Он отчетливо сознавал, что такого уровня радиации достаточно, чтобы убить его за считанные часы.

Защита, однако, оказалась более надежной, чем полагали, и Уоринг не погиб. Тем не менее этот случай для него не прошел бесследно. Он нередко терял сознание, стал заикаться, начала пошаливать нервная система, и вообще поговаривали, что у лучевого оператора появились кое-какие странности, О'Мару предупредили, что он сам их увидит и не ошибется, если постарается не обращать на них внимания. Ведь в конце концов именно Уоринг спас их всех, и только за одно это заслуживает особого отношения. Вот почему перед Уорингом все расступались, куда бы он ни шел; ему поддавались во всех стычках, спорах и даже играх независимо от чего зависел их исход от умения или от слепой удачи, и вообще его старательно укутали в вату сентиментальной заботливости.

Глядя на побелевшие от злости губы Уоринга, на его сжатые кулаки, О'Мара улыбался. Он не давал оператору никаких послаблений.

— Зайди и взгляни, — предложил наконец О'Мара. — Делай, как тебе повелел Какстон.

Они вошли в каюту, мельком взглянули на вздрагивавшего во сне малыша и тут же повернули назад. Уоринг, заикаясь, объявил, что ему пора, и направился к шлюзу. Вообще-то он меньше заикался в последнее время, и О'Мара отлично это знал. Похоже, Уоринг боялся, как бы не зашел разговор о последней аварии.