Жемчужина Нила

Жак обнял Джоанну.

— Хорошо, я подчиняюсь твоему решению.

Он крепко поцеловал любимую, перепрыгнул через борт и соскочил в шлюпку.

Она посмотрела вниз на его скорбное лицо, услышала сзади шаги Левассора и обернулась в тот момент, когда пират буквально вырос из пламени. Она нужна была ему не только для удовлетворения страсти, но и для отмщения. Он склонился над ней, и она поняла, что теперь ее уже ничто не спасет. Это означало конец свободе, счастью…

— Дорогая, посмотри на меня. Я тебе нравлюсь?

Голос Джека заставил Джоан оторваться от новой рукописи.

Она подняла глаза от пишущей машинки и посмотрела на ослепительно яркое средиземноморское солнце. Над золотистой раскаленной палубой «Анджелины» поднималось марево, похожее на языки пламени, поглотившего Жака и Левассора. До нее опять донесся голос Джека.

Он мастерски скользил за ревущим катером. Неужели прошла всего неделя с тех пор, как он первые встал на водные лыжи? Наслаждаясь жизнью и развлекаясь от всей души, он ничем не отличался от остальной толпы избранных, богатых туристов, наводнивших Монте-Карло в это время года. Исключение составляли лишь ужасные мешковатые гавайские купальные трусы. Тело его было покрыто загаром золотисто-бронзового цвета, а мокрые светлые волосы гладко зачесанные назад, открывали улыбающееся счастливое лицо. Он махнул рукой и выполнил изумительный поворот. Джоан никогда не видела столь красиво сложенного мужчины. Его мышцы играли от напряжения, с которым он держался за буксировочный трос и преодолевал кильватерную волну. Перепрыгивая с волны на волну, он поровнялся с элегантной черной, вытянутой, как сигарета, лодкой и, подняв большой палец вверх, сделал знак водителю катера, чтобы тот увеличил скорость. На обратном пути, проходя по дуге мимо «Анджелины», он помахал Джоан и послал ей воздушный поцелуй.

Даже на таком расстоянии взгляд его голубых глаз подействовал на Джоан, словно разряд тока; кожа покрылась мурашками. Неужели она так никогда и не научится контролировать эти юношеские порывы страсти, рожденные сексуальным влечением, подчинявшим себе в такие мгновения тело?

Неожиданно Джек повел лыжей чуть-чуть в сторону и проделал в воздухе настоящее сальто — превосходное сальто наподобие того, какое бы сделал Жак в ее рукописи. Наблюдая, как Джек шлепнулся в голубовато-изумрудную воду, она с интересом подумала: не стал ли ее роман пророческим?

Джек вынырнул и опять помахал рукой, давая понять, что с ним все в порядке.

С облегчением Джоан поправила толстый махровый халат, запахнув его на коленях. Она потянулась к откидному столику и взяла баночку с цинковой мазью. Энергичными движениями нанеся ее на свой весьма нежный и чувствительный нос и тонким слоем положив под глаза, она вытерла руки о полотенце и надвинула солнцезащитную шляпу с необъятными полями на лицо. Удивительно, как Джоан научилась ненавидеть солнце! За последние полгода, которые она провела с Джеком, бороздя моря и океаны, с нее уж точно пять шкур сошло. Плечи и руки были сплошь покрыты веснушками и пигментными пятнами. Две недели назад появились два ужасных коричневых пятна на обеих голенях. Если так пойдет дальше, то понадобится помощь специалиста по пластической хирургии раньше, чем ей исполнится тридцать, если, конечно, он не сочтет ее случай безнадежным.

Тело Джоан не было подготовлено для таких мучений. В детстве, когда она жила в Акроне, штат Огайо, за первые восемнадцать с половиной солнечных дней, что выпадали на радость жителям города, Джоан успевала лишь слегка порозоветь. Потом она переехала в Нью-Йорк, где поселилась вместе с Элейн и фактически жила за пишущей машинкой. Работа допоздна, и даже ночью, над очередной книгой, скорее, грозила ей слепотой от бесконечного напряжения, чем солнечными ожогами.

Джоан внимательно посмотрела на яхту, стоявшую на приколе у соседнего пирса. Из всех ее иллюминаторов неслась музыка, и на палубе, как всегда, было не менее двадцати гостей.

— Послушайте, нельзя ли потише? — крикнула она тонкой, как тростинка, юной особе, жарившейся на солнце. Поговаривали, что это какая-то принцесса. — Я работаю, пишу!

Та не обратила ни малейшего внимания на просьбу Джоан, зло сверкнувшей на нее глазами. Девушка, несомненно, принадлежала к типу людей, которые умели легко вызывать к себе ненависть. На ней был купальный костюм — плод фантазии какого-то дизайнера — с высокими вырезами, обнажавшими ее ноги до тазобедренных костей, и настолько декольтированный, что черная ткань едва прикрывала грудь. Было очевидно, что спина у нее совершенно голая. Девушка нанесла на кожу еще один тонкий слой итальянского масла для загара, содержащего каротин. Кожа принцессы была удивительно чистой: ни веснушек, ни пигментных пятен. Пожалуй, Джоан не доводилось видеть такой красивой кожи — гладкой как фарфор, — и самое отвратительное заключалось в том, что она равномерно покрывалась великолепным загаром.

Джоан посмотрела поверх носа «Анджелины» в сторону гавани Монте-Карло, Открывавшаяся панорама напоминала сцену из кинофильма. Громадные, многоэтажные клубящиеся облака стремительно неслись по лазоревому небу. Легкий бриз шелестел в пышных кронах пальм, устремляясь дальше — к сказочным экзотическим садам, где на террасах каменистых утесов благоухали и радовали взор тысячи тропических растений. С того места, где она находилась, Джоан видела парки с произрастающими в изобилии цветами, сверкающие на солнце отели и роскошные усадьбы, раскинувшиеся на самом краю обрыва. Там проводились кинофестивали, там располагалось знаменитое казино и находилась резиденция князя, взявшего себе в жены американку. Гавань кишела прогулочными яхтами, парусниками и катерами. На пляжах побережья и на террасах отелей мужчины и женщины в бикини плавились на солнце, поглощая ультрафиолет. Монте-Карло напоминало жемчужину, венчающую бриллиантовый пояс, протянувшийся между Италией и Францией. Единственное, что не устраивало Джоан в Монте-Карло и отравляло ей жизнь, — здесь насчитывалось триста солнечных дней в году.

Джоан посмотрела на машинку и вынула лист из каретки.

— «Неужели это конец моей свободе, моему спасению…» — прочитала она вслух. — И моей карьере?

Джоан нахмурилась от охватившего ее беспокойства. С этой книгой она возилась больше, чем с любой другой, но работа не клеилась, и она не могла понять, почему. Часами она читала и перечитывала текст, писала и переписывала. Неожиданно для себя она обнаружила, что Джоан Уайлдер, известная тем, что умеет ставить своих героев и героинь в самые затруднительные ситуации, теперь разучилась вызволять их оттуда. Она сломала голову, пытаясь понять, что же мешает работе.

Она закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. На соседней яхте гремел оркестр, хотя песню «Обманутая сестра» можно было назвать, скорее, безумием, чем музыкой. Конечно же, обстановка совершенно не походила на нью-йоркскую, и, возможно, в этом и заключалось дело. Она всегда с удовольствием работала в своей квартире, была дисциплинированной, организованной, умела сосредоточиться, и сейчас ей очень не хватало привычного окружения.

Джоан потерла лоб. Она не понимала, что с ней происходило и почему не получалась книга. Не было ощущения счастья, во всяком случае, не было в той мере, какой можно было ожидать в этот период ее жизни. Каждый раз, пытаясь все объяснить их отношениями с Джеком, она понимала, что валила с больной головы на здоровую. Все эти годы она ждала такого человека, как Джек. Она мечтала о нем, писала о нем, рисовала свою будущую жизнь исключительно рядом с ним, причем задолго до встречи. Неужели с того дня, когда она сидела в баре с Глорией и убежденно говорила ей, что кто-то там, на улице, ждет ее, прошло чуть больше года?

Тогда Глория сочла ее чокнутой, решила, что она сходит с ума, но Джоан чувствовала, что с ума она сходит только сейчас. Возможно, она открыла новый тип старческого слабоумия! На сей счет у нее почти не оставалось никаких сомнений — она лишилась рассудка. Джек, конечно же, любит ее. Об этом говорил его взгляд, это чувствовалось в минуты близости. Значит, с Джеком все в порядке. А если так, то элементарная логика подсказывала, что ее депрессия связана с работой над книгой.