Звездный спидвей

— Каким же идиотом я был...

Он ползал взад и вперед по дорожкам, приноравливаясь к непривычной вращательной гравитации и стараясь увидеть каждый из видов растений, которые ему когда-то показывал Эдд. Боже, как давно это было. Та жуткая авария. Таила в контейнере, начало и конец гонок, почти выигранная гонка, крушение планов и надежд... нет, надежда, как ни странно, еще была жива. Что еще случилось за последнее время? Корабль, врезавшийся в док, новый стальной претендент на его место, серебряная монета, выплывшая из прошлого...

Разве о такой жизни он мечтал?

Майк оглядел Музей Гонок и подумал, что зря сюда пришел. Слоняясь по внутренней поверхности шара, равнодушно рассматривая экспонаты, даже самые эффектные из них, он все больше проникался сознанием царящей здесь тупости.

Весь этот устаревший хлам напоминал ему о том, как отчаянно он старался попасть сюда... и что из этого вышло. Со всех сторон на него надвигалась темнота, оттесняя в пустоту жизни. Он чувствовал себя одиноким, отверженным, озлобленным. Он даже чувствовал себя виноватым.

«Я все сделал собственными руками, — думал он. — Я добился, чего хотел, и сам все разрушил».

Это было похоже на то, как если бы он сам засунул серебряную монету в контакты соленоида, сам загубил свою карьеру.

Он потряс головой.

— Давно вас не было видно.

Майк поднял глаза. Это была девушка с каштановыми волосами, работавшая в музее. На груди у нее была карточка с надписью «Хелен Де Ситтер». Майк пробормотал:

— Наверное, я был занят.

— Я видела вас вчера по телевизору.

— Да, это было весело.

— Та девушка сильно вас ударила?

— А разве по мне не видно? Она пригляделась:

— Не так, чтобы очень.

— Но достаточно неприятно. Последний раз меня били, когда мне было девять лет. Оказывается, мне это совсем не нравится. Она кивнула, улыбаясь. Майк решил, что разговор окончен и двинулся было к выходу.

— Ну...

— А знаете, — торопливо сказала Хелен, — наш музей будет играть большую роль в праздновании.

— Праздновании?

— Трехсотлетия! Приходите, не пожалеете.

— Ах, да. Мне пора.

— Будет много новых экспонатов.

— Да, я думаю.

Она ткнула пальцем вверх, не глядя:

— А это вы видели?

Майк поднял голову, стараясь быть вежливым и не в силах сопротивляться ее натиску. Вверху висел толстый оранжевый корабль, один из здоровенных монстров пятизвездной «Классик» с четырьмя большими соплами и массой накладок и нашлепок по всему корпусу. Посередине шла надпись:

"ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ".

— Погодите минутку. Я знаю это название. Чей же это корабль...

— На самом деле это не сам корабль. Это макет корабля, на котором летел Спидбол Рэйбо, когда он... ну, вы знаете... вылетел с трассы...

— Через высокий борт.

— Да.

Майк рассматривал корабль, стараясь представить, как он разлетается на атомы, вылетев в реальный космос на суперсветовой скорости. Почему-то ощущение было знакомым.

И он подумал: «Потому что именно это со мной происходит». Майк глядел на корабль, пока не заболела шея. Когда он опустил глаза, то увидел, что девушка пристально смотрит на него.

— Что такое? — спросил он.

— Я слышала, ваша вчерашняя победа опротестована.

— Да, это правда, — кивнул Майк.

— Что ж, удачи вам. Он засмеялся.

— Не нуждаюсь в этом, детка. Я сам кузнец своего счастья.

И несчастья тоже.

Майк, затаив дыхание, звонил на пит, пока не ответил Эндрю.

— Лек вернулся?

— Только что. Он ищет...

— Спасибо.

Майк повесил трубку и направился прямиком в госпиталь. Но опоздал.

Переговорное устройство Тайлы было отключено.

Он долго вглядывался в спокойное голубоватое лицо. Она выглядела намного лучше. Покрытая легким пушком кожа быстро затягивала обожженный бок. Похоже, она все-таки выкарабкивалась.

Майк погладил рукой теплую стенку контейнера.

— Ты единственная, с кем я могу поговорить. Только вот не слишком меня любишь.

Он поднял голову и тихо засмеялся. Пустые глаза Тайлы смотрели прямо перед собой.

— Хотел бы я знать, что ты нашла в Леке. Ты ведь такая... — он осекся, испугавшись, что она все-таки может услышать его. Майк огляделся и увидел, что находится в палате один. Тогда он задернул пластиковую занавеску.

— Смешно. Всю жизнь я хотел одного — участвовать в гонках на Клипсисе. И добился этого. Даже выиграл несколько гонок. Конечно, это были маленькие гонки. Но есть миллиарды парней — и девчонок, я думаю, тоже которые мечтают о том же. И где они сейчас? Лежат в своих спальнях, смотрят домовизоры. Может, и мое место там. То есть, когда мечтаешь о чем-нибудь и ничего не делаешь, чтобы это сбылось, у тебя по крайней мере никто не может отнять этой мечты.

Он рассеянно стукнул кулаком по толстому стеклу. Прижавшись лицом к стенке контейнера, долго следил глазами за путаницей проводов. Потом сфокусировал глаза на Тайле.

— Хуже всего, что я даже не могу полететь домой и хлопнуться в собственную кровать. Нет у меня там, на Земле, ни дома, ни спальни, ни кровати, ни домовизора. Я, кажется, рассказывал тебе, как глупо погибла моя тетя — ее укусило насекомое с другой планеты. А меня собирались куда-то сдать, потому что я остался один без присмотра. Родители мои погибли, когда мне было двенадцать.

Двенадцать. Ровно двенадцать лет.

— Они погибли в мой день рождения, возвращаясь домой в трубе метропоезда с каким-то особым подарком для меня. Специально поехали за этим подарком, каким-то совершенно невероятным подарком мне на день рождения.

Майк сел на пол, прислонившись спиной к контейнеру.

— Я так и не узнал, что они мне везли. За тридцать километров от дома произошла авария на линии. Декомпрессионный взрыв. Он поднял с холодного пола руку, чтобы вытереть слезы.

— Самое смешное, что мне пришлось так быстро покинуть Землю, ну, то есть я улетел с этой дурацкой планеты через несколько часов после смерти тети Анны... так быстро, что даже не захватил ничего из барахла. Даже маминой карточки у меня нет. Майк вытер слезу и засмеялся.

— Наверное, космические сдвига что-то сдвинули у меня в мозгах, понимаешь? Добраться до Клипсиса в этом грязном, как свинарник, сухогрузе. «Королева Болот» — так он назывался, и не случайно. Летающая помойка. Знаешь, по-моему, его двигатели как-то по-особому искривляли пространство, потому что каждый раз, как я пытался вспомнить лицо мамы, я не мог этого сделать. И даже фотографии мне было негде взять, потому что... Майк вспомнил, как отсиживался в кустах возле дома до самой темноты.

— Понимаешь, я даже не мог вернуться домой, потому что копы установили такую штуку, которая следила за домом, и она там беспрерывно крутилась и крутилась, все вокруг прочесывая, так что я не мог войти в дом даже на секунду. То есть все, чем я когда-то владел, было там, в доме, и они ждали, когда я за всем этим приду, они хотели схватить меня и запереть в приюте, и мне оставалось только сидеть в кустах возле дома старика Посвольского и ждать, ждать, а эта штука так и не отключилась, и мне пришлось уйти и сесть на попутную ракету, оставив все им, подонкам. Майк перестал вытирать слезы и дал им медленно сползать по щекам в низкогравитационном поле госпиталя.

— Ну и черт с ними.

Он был таким опустошенным, злым и одиноким. Все оборачивалось против него, и его не оставляли в покое даже на секунду.

— Не надо мне было говорить о Земле. Она так далеко, и я все равно не могу вернуться, потому что они сцапают меня и сделают со мной бог знает что.

Придется мне отсидеться здесь. Буду работать, буду летать, когда мне позволят, только подучусь получше... то есть, я знаю, что смогу летать, если сосредоточусь. Мне просто нужно подготовиться. Я не могу сделать все правильно без подготовки, понимаешь. Нет, ты не понимаешь. Ты всегда все делаешь правильно. А у меня больше так не получается. Не знаю, что за чертовщина такая со мной происходит. Словно что-то во мне отказывается работать. Но я ничего не понимаю. Я этого всегда хотел и хочу. Если я не останусь здесь... если я не научусь это делать — то на что я, черт возьми, годен?