Царства сотника Сенцова

– А ротмистра, значит, бросим на съедение этим красавцам? К чему призываешь, каналья?

– Виноват, Ваше Благородие, я думал, что от свихнутого-повернутого нам мало толку, но после ваших слов сразу понял, что ошибался.

– Ты не думай, а то много ошибаться будешь.

И тут навстречу магометанам выехал отряд Курбанова, вернее где-то половина его. Афганцы на какое-то мгновение застыли, но своевременно грохнуло два выстрела, а затем пошло тарахтенье. Я даже не сразу сообразил, что это Келарев для почину два раза пальнул из своей винтовочки. Один раз по магометанам прицелился, а другой – по красным пульнул, а те, соответственно подумали плохое и принялись ответственно лупить друг друга.

Неудобно, конечно, вышло, но нам от этого только веселее. Ведь обе воюющие стороны – сущие шельмы. Магометане нам иго закрепили на двести лет лет, а красные ордынцы сейчас вон как изгаляются – пришли вроде бедных приласкать, а в итоге и голытьба как мухи мрет, и благородные большей частью под пулю или клинок угодили. Это ж надо такое придумать – кроме них, краснопузых, нет нормальных людей – все остальные, дескать, и грязь, и нечисть, отъявленные паразиты и грабители.

Ну, ладно-с, это политика, а что магометане с большевиками передрались – это жизнь. Келарев еще к тому же афганцам пособлял, впрочем иногда и красным содействовал. Наконец, те из них, что живы остались, двинули врассыпную. Одни на конях стали улепетывать обратно по ущелью, но магометане их догоняли и рубили. А другие большевички вверх по склону почесали, причем на нас. Тут и мне пришлось свой «винчестер» взять, стреляет он побыстрее, чем трехлинеечка, хотя и заедает его чаще. Поймал на прицел и шпокнул одного в звезду, потом другого, а тут вижу – на меня крупнокалиберный красноордынец налетает. Сам Курбанов. И пока я патрон досылал, он ухватил «винч» за дуло и рванул его в сторону, так что выстрел бесполезным получился. Большой мужчина тут же замахнулся свободной рукой, имея в ней саблю. Я едва успел притиснуться к туловищу Курбанова и ухватить его вооруженную руку пониже локтя. И сразу узнал, что этот косоглазый большевик жилистый как зверь, а дыхание в нем гуляет словно ветер в бочке. Стал он меня пережимать. Пнул его сапогом, но он стоит как столб, и в ответ потчует меня локтем в физиономию, так что мои мозги поворачиваются набекрень. Он, видимо, приготовился чикнуть саблей, как вдруг резко дернулась его голова, после чего весь он рухнул назад. А позади него оказался хорунжий Келарев, опускающий приклад своей винтовки.

– Хорошо я его угостил, справно отделал.

А там и мне пришлось продырявить шашкой одного косоглазого в буденовке; потом другого, длинного как каланча, полоснул поперек пуза – похоже, туркестанцев и китаез в Красной Армии немеряно. Но неожиданно красные куда-то поисчезали, а неподалеку появился ротмистр Сольберг. Он как горный баран торопился вверх по склону, а за ним цепью, но поотстав шагов на пятьдесят, спешившиеся афганцы. Они постреливали, но редко, как будто были чем-то озадачены.

– Сюда, ротмистр.

Едва Сольберг добрался до нас, как Келарев открыл заградительный огонь. Когда карабины афганцев вовсю разгавкались, мы уже сунулись в расселину. Немного погодя понял я, почему Келарев назвал эту дыру проходом. Здесь поддувал приличный сквознячок, который свидетельствовал о том, что имеется где-то вторая дыра – только вот неизвестно годится ли она по размеру для выхода.

Скоро сгустилась тьма в глазах, мы шли наощупь – а кварц своими острыми гранями пытался раскровянить нам пальцы – в ту сторону, откуда дул ветер. Похоже, что афганцы не решились нас настигнуть, сочтя, что мы отправились в гости к шайтану. А ротмистр Сольберг в этом подземелье опередил меня, спереди доносилось его чуть хриплое пыхтение.

А потом пришлось сделать привал. Оттого, что руки перестали прощупывать узкие стены тоннеля, а ветерок поменял направление и стал поддувать откуда-то сверху. Вдобавок ко всему этому добавился шум падающей воды.

– А у меня немного спирта осталось, – сказал напряженным горлом Келарев и в два приема сообразил небольшой факелок. Даже с таким хилым освещением пришлось тут подивиться, хотя за последние две войны, казалось, повидал я все и все успело мне наскучить.

Попали мы в пещерный зал с высоченным сводом, стены которого состояли из разного цветного кварца и даже горного хрусталя. Со стены где-то саженях в тридцати выше, почти у свода, извергался поток. На одном из краев он наполнял озерко, а поскольку вода не залила до сих пор всю пещеру, происходил каким-то макаром ее отток.

Рядом со мной стоял полубезумный и немножко радостный Сольберг.

– Как вы все-таки добрались до нас, господин ротмистр? – спросил я, чтобы не думать о подземелье, в которым мы оказались уловлены.

– А никак. Никак бы не допрыгал, если бы события двигались своим чередом – находился-то я на другой стороне ущелья. Но из этого прохода вышел некий магнетический ток, который изменил свойства пространства и времени.

Хорунжий Келарев в ответ на такие слова ротмистра выразительно постучал себя пальцем по лбу. Получился довольно громкий звук.

– Этот ток остановил время вокруг меня, – продолжал наш полоумный товарищ. – Я смог пройти в облаке застывшего времени к вам, дорогие друзья, ведь и афганцы и красноармейцы пребывали по отношению ко мне в будущем, поэтому не смогли причинить вреда.

– Вы, господин ротмистр, кажется, учились в Петербургском университете? – уточнил я.

– Да-с, на физическом факультете. И хотя на действительной военной службе с мая пятнадцатого года – за плечами и Брусиловский прорыв – но с последними достижениями науки старался знакомиться, в частности и с открытиями господина Эйнштейна, который связал течение времени со скоростью движения, например со световой скоростью.

– Да, ваше образование усугляет, так сказать, дело, – я едва не сказал «диагноз».

– А, Эйнштейн ваш – немец, наверное? – поинтересовался Никитка.

– Говорят, что еврей-с, – отозвался Сольберг.

– Да уж, евреи много чего пооткрывали. Так, значит, господин ротмистр, мы по-вашему движемся со световой скоростью?