Джура

– Долго живи, Джура!

– Как доехал, Джура?

– Здравствуй, Джура! – сказал Муса, на ходу пожимая ему руку. – Я здесь со своим отрядом горы прочесываю, последних басмачей ищу. И Юрий здесь, в горах, камни добывает. За ним я уже послал! Абдулло-Джон, «краснопалочник», ушел с отрядом домой. В горной долине, возле ручья, виднелись кибитки. На склонах гор паслись овцы, козы, яки.

Лошади у коновязей, встревоженные необычным оживлением, ржали.

– Почему здесь теперь так много людей? – спросил Джура удивленно.

– Мы соединились с другим кишлаком, – задыхаясь от счастья, сказала Зейнеб. – Он оказался по ту сторону горы. У нас будет колхоз. Советская власть построила нам новые дома. – Пробный посев ячменя, – сказал Кучак, заметив, что Джура старается отгадать, что желтеет вдали.

– Наши коровы! – подсказал другой, заметив взгляд Джуры, брошенный на животных.

– Потом, потом! – закричал Муса и повел Джуру в дом. Большая комната наполнилась людьми. Кучак усадил Джуру на ковер, подложил подушки, сел рядом и взял в руки дутар. – Что ты делаешь! Накорми, а потом пой! – рассердился Чжао. – Правильно! – поддержал его Муса.

– Эй, Биби, Биби! – позвал Кучак. – Свари плов для гостя. – Как, – удивился Джура, – ты позволяешь женщине варить плов? Ты?

– У меня теперь более важные дела, – гордо сказал Кучак и не спеша развернул перед Джурой газету. Со страницы газеты на Джуру смотрело строгое и самодовольное лицо Кучака. – Это я, – сказал Кучак, – я, манасчи Кучак. А здесь, ниже, написано о том, как я помог поймать Кзицкого…

Кучак приготовился рассказывать. Тогда Биби, не выдержав трескотни Кучака, сказала ему по-русски:

– Пой, ласточка, пой!

Все засмеялись. Кучак рассердился, потому что эти слова он сам сюда привез, а теперь все его дразнят.

– Пей! Ты батыр! – сказал Муса, подавая Джуре большую деревянную чашку с кумысом.

– Пей, батыр, кизил-аскер! – закричали все присутствующие. Джура взял от Мусы пиалу и обвел всех глазами. – За хорошую жизнь пью, за вас пью, киргизы, за то, чтобы вы все стали достойными членами великого рода большевиков, – сказал Джура и выпил пиалу до дна.

Кучак ударил по струнам.

Зейнеб сидела на ковре с отсутствующим взглядом и словно прислушивалась к чему-то, что звучало издалека. Стоило Джуре повернуть к ней голову, она обращала к нему глаза, светившиеся таким счастьем, какого он до сих пор не встречал в глазах у других людей.

Люди безмолвствовали, и только клекот горных орлов да шум далекого водопада врывались в песню.

А Кучак пел: